Когда кончится нефть и другие уроки экономики - читать онлайн книгу. Автор: Константин Сонин cтр.№ 46

Чем занималась старая сравнительная экономика, понятно. Сейчас в это трудно поверить, но еще полвека назад многим казалось, что плановая экономика – более прогрессивная экономическая система, чем капиталистический рынок. Способность правительства концентрировать огромные ресурсы там, где это представлялось необходимым, была грозным инструментом. Неудивительно, что и вполне капиталистические экономисты, предлагая рецепты быстрого роста для развивающихся стран, упирали на государственные инвестиционные проекты.

Попытки заставить экономики третьего мира развиваться быстрыми темпами провалились еще в 1960-х. Через десять лет стало ясно, что все социалистические экономики испытывают трудности, еще в 1944 году предсказанные Фридрихом Хайеком. В отсутствие свободного рынка решения плановых органов – куда инвестировать и что развивать – становились все менее эффективными. Из-за отсутствия подходящих институтов, правил игры, определяющих взаимоотношения экономических субъектов, прежде всего компаний и людей, не получалось создать для этих субъектов правильные стимулы. У компаний не было стимулов развивать производство, у граждан – работать больше и лучше, изобретать и внедрять что-то новое. После двух десятилетий стагнации и неудачных попыток реформ плановая экономика развалилась. Крах социалистических экономик подарил было надежду на победу одних и тех же капиталистических правил во всех этих экономиках. Однако разные страны требовали разных реформ.

Самое главное, что нужно было сделать, – построить фактически с нуля институты, защищающие права собственности. Без этих институтов – законов и органов, следящих за их исполнением, – у потенциальных предпринимателей и потенциальных инвесторов нет стимулов заниматься бизнесом. Зачем вкладывать во что-то, если есть опасения, что у тебя отнимут всю прибыль? Институты защиты прав собственности обеспечивают именно это – правильные стимулы для тех, кто готов прилагать усилия, и для тех, у кого есть капитал.

До большого перехода – от социалистической экономики к капиталистической – представлялось, что главная угроза правам собственности исходит от бедных членов общества. С незапамятных времен разбойники грабили купцов и просто честных граждан, отнимая и товар, и деньги, и стимулы к тому, чтобы продолжать заниматься производительной деятельностью. Со времен Адама Смита экономисты понимали, что защита от разного рода разбойников, или, говоря научным языком, защита прав собственности – ключевое условие экономического развития. Если то, что ты производишь, могут отнять – зачем производить? И не важно, кто разбойник – бандит с большой дороги, недальновидный феодал или даже король, которому нужны деньги для новой войны. Когда права собственности тех, кто что-то производит, защищены плохо, производство не растет. Однако опыт переходного периода после краха социализма показал, что угроза со стороны разного рода разбойников – не единственная проблема.

Оказалось, что в отсутствие порядка опасность для инвестиций и собственности граждан представляют другие граждане, богатые и сильные. Те, кто может захватить и подчинить институты, которые на бумаге выглядят вполне прилично, – прикормить прокурора, застращать судью и подкупить мэра. То, что в неравном обществе основная угроза правам собственности – не от “короля” (политического руководства) и не от “разбойников” (бедной части населения), а от влиятельных граждан – урок переходного периода.

В программной статье “Новая сравнительная экономика” пять авторов, занимавшихся до этого в основном происхождением юридических систем и связанных с ними институтов, определяющих положение бизнеса по всему миру, предложили новый подход ^[57]. Вместо того чтобы сравнивать две системы, можно сопоставить множество способов организовать капиталистическую экономику. Для каждой страны нужны подходящие институты – от романтического максимализма гарвардца Джеффри Сакса, считавшего в начале 1990-х, что существует единый магический путь к развитой капиталистической экономике, не осталось и следа.

По большому счету все сводится к той же дилемме – или сильная центральная власть и беззащитные перед ней граждане, или слабая власть и граждане, беззащитные друг перед другом. Сильный центр обеспечит права собственности, то есть стимулы к экономическому развитию, не давая одним гражданам грабить других. Зато, возможно, сам ограбит граждан, отняв имущество, а то и жизнь. Поэтому главный вопрос новой сравнительной экономики – это вопрос о том, как должно быть устроено общество, чтобы был найден правильный баланс между двумя полюсами: диктатурой и хаосом.

В XVII веке Гоббс боялся беспорядка и потому предпочитал абсолютную монархию. Через сто лет Гамильтон и Мэдисон, обсуждая конституцию будущих Соединенных Штатов, нашли возможность ограничить центральную власть с помощью механизмов федерализма. Еще через двести лет эмпирические исследования лишь усложнили поиск окончательного ответа: китайский курс на децентрализацию экономического планирования, взятый в 1980-х годах, считается одним из главных слагаемых “китайского чуда”. А российская спонтанная децентрализация 1990-х не дала правильных стимулов ни местным властям, ни компаниям.

“Новая сравнительная экономика” – развитие другой новой экономики, новой институциональной. Для “старых институционалистов” Веблена и Коммонса институциональное развитие – просто эволюция политических, экономических, социальных норм. Коуз и Уильямсон, создавая институциональную теорию компании, добавили в картину этой эволюции структурности – институты меняются не просто так. Компании минимизируют трансакционные издержки. Стоимость написания, заключения и исполнения контрактов определяет, что именно предприятие производит само, а что заказывает у других компаний. Точно так же в новой сравнительной экономике наилучшие институты для какой-то страны – те, при которых общественные издержки, опасность беспорядка и опасность диктатуры минимальны.

Откуда взяться оптимальным институтам? Джанков с соавторами перечисляет разные возможности. Во-первых, институты могут появиться как следствие политического спроса: в начале XX века победа “прогрессивных” кандидатов в президенты США – Теодора Рузвельта, Уильяма Тафта, Вудро Вильсона – привела к значительному увеличению государственного регулирования. Иными словами, из “хаоса”, в котором крупные участники рынка могли манипулировать этим рынком как хотели, ситуация сместилась в сторону “диктатуры”. Вместо издержек “провалов рынка” появились издержки “провалов государства”: с одной стороны, нерегулируемый рынок более рискован, чреват периодическими кризисами; с другой – рынок регулируемый хуже учитывает информацию, находящуюся в распоряжении отдельных его участников. На таком рынке кризисы, возможно, происходят реже, зато масштаб их может быть гораздо больше, чем на рынке, который регулируется незначительно или вовсе не регулируется.

Во-вторых, институты могут появляться под давлением лоббистов. Лицензирование какой-либо деятельности и другие барьеры для входа в отрасль часто появляются именно как результат усилия групп особых интересов. Мы это обсуждали в главе об экономике общественного сектора. В-третьих, институты могут рождаться как следствие переговоров между разными группами в элите. Сговор баронов с принцем Джоном, по которому непопулярный король удержал свою корону ценой значительных уступок, – пример того, как сиюминутное соглашение, знаменитая “Хартия вольностей” дает жизнь традиции, на века определившей развитие страны.