Когда кончится нефть и другие уроки экономики - читать онлайн книгу. Автор: Константин Сонин cтр.№ 45

Какими бы похожими ни казались проблемы, стоявшие когда-то перед Лениным, Брежневым и Горбачевым, а сейчас и перед Си Цзиньпином, для ученого-экономиста это всего лишь набор отдельных сюжетов, исторических анекдотов. Гораздо убедительнее выглядит закономерность, которая подтверждается не коллекцией историй, а статистическим анализом данных. Чтобы проверить гипотезу, что в странах – экспортерах нефти с невысоким уровнем демократии увеличение “нефтяных доходов” приводит к снижению свободы прессы, мы с Сергеем Гуриевым и Георгием Егоровым собрали данные о нефтяной добыче, развитости демократических институтов в 150 странах мира за последние пятнадцать лет ^[56]. Запасы нефти измеряются просто, в баррелях, а вот показатели свободы прессы и уровня демократии – это индексы. Их можно составить из оценок экспертов или же из каких-то реальных данных, которые реально “потрогать руками” – например, показатель несвободы прессы – количество убийств и уголовных дел, заведенных против журналистов.

Самое сложное в статистической работе с большими массивами данных – изоляция тех закономерностей, которые хочется проверить, от всех посторонних эффектов. Например, возможно, что наличие нефтяных запасов влияет на уровень демократии. Эта гипотеза давно и много обсуждается специалистами по экономике развития. Поэтому весь наш анализ проводился с учетом этой возможной зависимости. Свобода прессы, по счастью, не определяется однозначно уровнем демократии – в этом случае изолировать воздействие изменения цен на нефть или нефтяных запасов на свободу прессы при заданном уровне демократии было бы невозможно. Есть даже военные диктатуры (например, Уганда) с относительно свободными СМИ.

Анализ данных показывает: закономерность, о которой мы подозревали, существует. В демократических странах, богатых природными ресурсами, – например, Великобритании, Нидерландах, Норвегии – повышение мировой цены на нефть не сказывается на свободе прессы.

В недемократических зависимость видна очень хорошо: если есть нефть, то чем выше цена на нее, тем хуже становится со свободой прессы. Своего рода “нефтяное проклятие”, причем универсальное – дело не в тысячелетней истории Руси или особенностях характера национального лидера. Наша страна вступила в XXI век с неустойчивой демократией и огромными запасами нефти и газа. Неудивительно, что уровень свободы прессы падал с каждым годом. Даже мини-оттепель, совпавшая с мировым финансовым кризисом – как раз после того, как цены на нефть резко упали с пиковых показателей лета 2008 года, – вписывается в нашу закономерность.

Однако у каждой статистической закономерности есть свои ограничения. Если что-то выполняется для разных стран “в среднем” (именно в этом смысл статистических закономерностей), это не означает, что правило действует с той же неизбежностью, что и закон гравитации. Всегда есть выбор – жить со свободной прессой и высоким качеством государственного управления (да, между ними есть прямая связь) или пытаться продлить срок собственного пребывания у власти, лишая граждан, чиновников и себя самого независимых источников информации.

Еще тридцать лет назад институциональная экономика была самой настоящей Золушкой экономической науки. Ее лидеры, Рональд Коуз, Дуглас Норт и Оливер Уильямсон, публиковались не в самых престижных научных журналах; их аспиранты находили работу не на самых известных экономических факультетах. Их интеллектуальное присутствие чувствовалось разве что в сфере самой прикладной: например, было значительным влияние Коуза на развитие рынка электроэнергии. Попытки институционалистов разбираться в архивных документах (одна из первых известных работ Дугласа Норта была по экономике пиратства) и в индивидуальных контрактах, которые заключали продавцы и покупатели на самых разных рынках (земли, воды, электроэнергии), казалось, не представляют интереса для экономической профессии в целом.

И вдруг все переменилось, как по мановению волшебной палочки. Золушка стала принцессой. В изложении экономистов-теоретиков Майерсона, Хольмстрема, Оливера Харта модели институционалистов стали доступны широкому кругу ученых, и первооткрыватели были сполна вознаграждены за свои пионерские работы. Нобелевские премии посыпались как из рога изобилия. Работы Дарона Асемоглу и Джеймса Робинсона, написанные совершенно не в духе столпов институциональной экономики – это настоящий хайтек и с точки зрения математического моделирования, и с точки зрения методов анализа данных, – сделали изучение экономических институтов самой модной темой. Сейчас невозможно представить, например, экономику развития – ту область, которая отвечает на вопрос “Почему одни страны богатые, а другие бедные?” без исследования экономических институтов.

Захват активов обанкроченного ЮКОСа в 2006 году и покупка частной ТНК-ВР государственной “Роснефтью” в 2013-м завершили круг. Двадцать пять лет назад промышленные активы были “собственностью всего советского народа”, некоторое время они находились непонятно в чьих руках, почти десять лет – в частной собственности нескольких человек, и вот снова – в собственности всех вместе. В этом деле сплелись и экономика, и политика, причем не только на уровне бесчисленных и всем известных имен и деталей, но и на самом высоком уровне – теоретическом.

Эпоха, которая сделала возможным “путешествие активов”, началась со смертью социалистической экономики. Или, точнее, со смерти идеи социалистической экономики. Экономисты никогда не прочь отпраздновать похороны какой-нибудь знаменитой идеи, гипотезы или теории. Экономический крах и последовавший за ним распад Советского Союза ознаменовал смерть и целой области экономической науки – сравнительной экономики. Сравнение оказалось ненужным, потому что плановая экономика, такая привлекательная на бумаге, оказалась нежизнеспособной на деле. Результатом социалистического эксперимента стала длительная стагнация и в итоге катастрофический спад производства, начавшийся в СССР в 1990 году и вызвавший, в свою очередь, резкое снижение уровня жизни. Вопрос о том, какой путь развития лучше, решился сам собой. Теперь исследования, в которых противопоставляются социалистический и капиталистический пути развития, можно найти разве что в журналах по экономической истории.

Именно так все и воспринималось в начале 1990-х. Выступая на крупной международной конференции в Москве в августе 1992 года, исполняющий обязанности премьер-министра Егор Гайдар сказал, что книгу по сравнительной экономике нужно теперь искать в разделе “Экономика развития”. Одновременно прекратилось соперничество двух систем в политической сфере. Знаменитый политолог Фрэнсис Фукуяма из Университета Джона Хопкинса даже объявил “конец истории” – победу демократии как формы общественного устройства над диктатурой. Однако, как мы теперь знаем, “конца истории” не наступило. Демократия оказалась вовсе не столь популярной, как казалось в начале 1990-х. Во многих странах период разброда и шатаний сменился временем “сильных лидеров”: одни захватили власть в уставших государствах силой, другие получили мандат на правление в результате выборов, а потом демонтировали институты демократии. Это заставило и ученых заново задуматься о глубоких связях политики и экономики.