Тут он, конечно, лукавил. Он понимал, что приемные родители не отдадут им ребенка обратно, даже если предположить, что они и впрямь вдруг вернутся. Но он почему-то был уверен и в том, что Ланка не захочет потом искать сына. Сочтет, что устроила его судьбу, и вздохнет облегченно. Кто ее знает, в чем дело – то ли она слишком молода, чтоб заводить детей, то ли с отцом этого ребенка отношения тоже складывались не лучшим образом, но совершенно очевидно, что младенец для нее – обуза. Она не сюсюкает с ним, как обычно мамочки, на руки лишний раз не берет – только когда раскричится. И смотрит на него иной раз таким странным взглядом… Он думал, что Ланка ухватится за возможность освободиться – и не ошибся.
Она перевела глаза на маленького. Долго смотрела, будто стараясь запомнить напоследок его лицо.
– Делай, что хочешь, – буркнула она наконец и вновь отвернулась к стене. Он сжал голову руками. Неправильно это было все-таки, Михаил на свой лад успел чуть-чуть даже привязаться к малышу. Младенец был на удивление спокойным. Плакал, только когда хотел есть, а в остальное время спал или лежал тихонько с открытыми глазами, словно о чем-то думал. Глаза у него были Ланкины, совиные. И даже родинка над правой бровью была копией Ланкиного родимого пятна. У Михаила сердце слегка сжалось, будто мальчик был ему не чужим, но лекарь тут же подумал, что теперь у них будут развязаны руки и он сможет что-то предпринять для Ланкиного спасения – а ее надо было спасать, пока не поздно. Она чахла на глазах, и если не прекратится эта ее апатия, то как-нибудь утром она и вовсе не проснется – так и будет лежать, мертвая, застывшая, отвернувшаяся к стене, даже в смерти протестующая против всего, что теперь ее окружает. И люди им житья не дадут – будут травить и не успокоятся, пока вовсе не доконают.
Врач тихонько взял на руки ребенка и торопливо выбрался наружу, боясь, что в последний момент мать все же передумает. Сзади раздались сдавленные рыдания. Его удивило, что Ланка даже не захотела посмотреть на приемных родителей, которым оставляет сына. Как будто он для нее уже отрезанный ломоть. А может, она просто не могла справиться со своими эмоциями. И все же она согласилась его отдать!
– Его зовут Матвей, – сказал Михаил, вручая замотанного в тряпье младенца не помнящим себя от счастья приемным родителям. Знали бы они, какого труда ему стоило уговорить Ланку назвать сына более-менее привычным для слуха именем, чтобы хоть этим не раздражать людей окончательно. – Впрочем, вы можете выбрать имя сами, если хотите.
– Нет, нет, почему же, – пробормотал мужчина. – Мне нравится. Матвей. Матюша.
Жена его только молча кивнула, недоверчиво, удивленно и радостно глядя на младенца – словно боялась, что вот-вот его отберут обратно.
Проводив новоявленных родителей, которые тоже вдруг заспешили, до перехода на кольцевую, Михаил отправился к начальнику станции.
– Мне нужно два комплекта химзы и два противогаза, – сказал он. – А еще автомат и два рожка патронов. И мы уйдем.
– А не слишком ли… – начал было тот.
– Нет, не слишком, – сказал Михаил. – Я уже столько всего с поверхности натаскал, что снарягу окупил с лихвой.
Начальник не мог не согласиться.
– Ладно, – сказал он. – Так вы что, наверх пойдете? Это ж самоубийство чистое. Я думал, вы на другую станцию. Я ж не зверь все-таки, понимаю… Но люди… Тут и без вас хлопот полон рот. Эти, с рынка, очухались и принялись делить территорию. Что ни ночь, у них разборки, то и дело трупы в туннеле находим. – И начальник мученически завел глаза. Михаил понимал – тому все-таки неловко было отправлять их на верную смерть, и он хотел хоть как-то загладить случившееся.
– Ты пойми, лекарь, – сказал начальник, – я против тебя ничего не имею, ты мужик неплохой. Но сестра твоя, или кто она там тебе, совсем никудышная, не прими за обиду. Ни работать не хочет, ни с людьми поладить не может, ребенка вон – и то рада бросить. Не приживется она тут. А ты, если что, возвращайся. Всегда будем рады.
– Вы тут все равно все перегрызетесь, – ответил ему Михаил. – Когда людям плохо и страшно, им всегда надо найти козла отпущения. На этот раз крайними оказались мы. А когда мы уйдем, кого вы будете травить? Кто у вас будет во всем виноват?
– Иди уже, – махнул рукой начальник. – Химзу у коменданта возьмешь, и оружие тоже, я распоряжусь.
Михаил ему даже слегка сочувствовал в глубине души – тот был мужиком незлым, и если б от него зависело, наверняка оставил бы их.
Ланка новость о том, что они уходят, приняла без возражений. Разлуку с ребенком она, казалось, переносила легко. Ее вроде бы даже радовало, что больше нет этого надоеды, которого, несмотря на спокойный характер, все же надо было кормить и перепеленывать. А то, что пеленками ему служили ветхие тряпки, да и со стиркой здесь было трудно, радости ей не добавляло. И Михаил, убаюкивая младенца, иной раз морщился от запаха вонючих лохмотьев.
– Я так скучаю в подземке, Миша. Еще хоть раз увидеть город – а там и умереть можно, – сказала его сводная сестра, единственная женщина, которая нужна была ему в этой жизни.
Она даже не спросила, куда он собирается ее вести. Опять во всем полагалась на него, как когда-то в детстве, и это его радовало. Он заберет ее отсюда, и они будут вместе, и никто больше не посмеет их разлучать. Кажется, Ланка поняла, что никто не будет о ней заботиться так, как он. Вот если бы еще она не проявляла такое равнодушие ко всему.
А на станции уже шушукались, что лекарь и его то ли сестра, то ли жена продали своего младенца. Определенно, пора было менять место жительства.
Глава 5
Возвращение
Химзу комендант выдал старенькую, но противогазы Михаил выбирал придирчиво. Автомат тоже проверил перед выходом – мало ли, от кого придется отбиваться по пути. Одичавшие собаки, скорее всего, уже доели мертвых и запросто могут попробовать поохотиться на живых. Стоял апрель, и на поверхности было еще прохладно. Михаил вспомнил слова дяди Гены – «кто знает, переживем ли зиму?» А вдруг они все умерли, дверь открыть некому, и они с Ланкой не сумеют войти? Нет, лучше не думать о неприятностях заранее, а то как раз мысли сбудутся. Кто-то должен был уцелеть.
Он предупредил Ланку, что зрелище предстоит не из приятных.
– Все эти люди, которые не успели… Они так и остались там, хоронить их было некому. Придется тебе взять себя в руки как-то. Конечно, в темноте не все будет видно, но мы не раз будем натыкаться на чьи-нибудь останки.
– Это ничего, – сказала она. – Я не боюсь. Я и сама-то умереть не боюсь. Зачем мне жить? Мамы нет, я никому не нужна. Нет-нет, тебе нужна, знаю, – поправилась она, увидев его протестующий жест. – Но лучше бы мне и вправду умереть, тебе от меня одни неприятности.
– Не смей так говорить, – сказал он. – Без тебя у меня вообще смысла в жизни не останется.
А сам подивился ее нелогичности. Ведь она без возражений отдала своего ребенка – единственное существо, которое в ней нуждалось, не считая его самого, конечно, а теперь вот жалуется.