Собибор / Послесловие - читать онлайн книгу. Автор: Лев Симкин cтр.№ 20

Как я уже упоминал, некоторых собиборовцев привезли из Вестерборга, лагеря для немецких евреев в Голландии, куда их отправили из дома с вещами, а некоторых – даже с библиотеками. В архиве Лева сохранился специально напечатанный для них железнодорожный билет в Иерусалим, куда их будто бы отправляли. На одной из близлежащих станций пассажиров высадили и объявили, что ценные вещи надо сдать в камеру хранения, выдали квитанции и открытки, чтобы они написали друзьям, потом было новое объявление: надо пройти дезинфекцию. Пересадили из пассажирского в товарный вагон и отправили в Собибор. У кого-то из них все еще оставалось припрятанное золото. По некоторым свидетельствам, с марта 1943 года приходили поезда из Франции и Нидерландов с “нормальными” вагонами, пассажиры которых посылали домой открытки о благополучном прибытии в Польшу, перед тем как погибнуть в газовых камерах.

Забегу вперед. Перед побегом Курт Томас – в лагере он был санитаром – положил в свою санитарную сумку маленькую бутылочку, наполненную золотыми монетами. Он получил их от Альфреда Фридберга в благодарность за помощь. Тот сортировал обувь во втором лагере – его взяли на эту работу потому, что ему принадлежала обувная фабрика во Франкфурте-на-Майне. Однажды он заметил, что подошва одних ботинок слишком толстая. Обычно багаж вытаскивался под наблюдением эсэсовцев, но узникам, бывало, удавалось что-то спрятать. Какие-то предметы оставались в карманах вахманов. Всем понемногу доставалось.

Золота в лагере было настолько много (включая золотые зубы и коронки, вырванные у погибших в газовых камерах), что оставалась работа для ювелиров. Когда 12 мая 1942 года очередную партию евреев привезли в Собибор и толпу из вагонов разделили на мужчин и женщин, четырнадцатилетний Шломо Шмайзнер услышал, что ищут ремесленников и, еще ничего не зная об ужасах лагеря, вышел и сказал: “Я ювелир, я вам нужен”. Он показал бумажник с золотой монограммой, Вагнер вырвал его из толпы, а тот увлек за собой своих братьев (позже они погибли в лагере).

“Я сделал эсэсовцам 32 печатки перстня, – вспоминал он впоследствии, – у них было много золота, но оно принадлежало государству, они не имели права хранить его и заставляли заключенных воровать золото в третьем лагере. Для некоторых делал золотые стельки”.

Воровство в Собиборе было чрезвычайно распространено, и коменданты лагеря не раз пытались его пресечь – “деньги принадлежат рейху”. Если уж немцы так себя вели, что говорить о вахманах. Юный Шмайзнер вспоминал, что давал одному из них денег, а тот доставал для него шнапс и еду. Юлиус Шелвис в своей книге резюмировал: “Украинцы фанатично ревностно выполняли свои обязанности и даже превосходили жестокостью немцев, но их можно было легко коррумпировать”.

“Часть ценностей, – как написано в приговоре по “киевскому делу”, – отобранных у жертв, присваивали себе вахманы, на которые они систематически пьянствовали и вели развратный образ жизни”. Их зарплата была невелика: вахман получал 0,5 марки в день, зугвахман – 1,25, позже жалованье немного увеличили. Свидетели из числа вахманов (осужденные сразу после войны и к 1962 году вышедшие на свободу) рассказывали на процессе в Киеве: “У вахманов была валюта разных стран, у меня лично 70 тысяч польских злотых” (Ткачук), “на деньги, отобранные у евреев, покупали водку у поляков и пьянствовали” (Кузьминский).

Еще во время учебы в Травниках немецкими офицерами было подмечено, что их рвение заканчивалось быстро, вахманы с энтузиазмом участвовали в ликвидации тех или иных гетто, а как только “операции”, во время которых можно было раздобыть деньги и ценности, заканчивались и надо было исполнять рутинные обязанности, они сразу сникали. Немцы их за это наказывали – об этом есть в немецких документах, кого-то за пьянство и присвоение принадлежащей рейху собственности арестовывали и даже возвращали в Хелм.

Перед ним стояло еще одно серьезное препятствие: помимо немцев и охранников, были надсмотрщики из заключенных – капо. Печерский на допросе у следователя рассказывал: “Во главе групп рабочих немцы поставили так называемых капо из числа этих же лиц. Этим “капо”, которых было всего трое – Шмидт, Бжецкий и по имени Геник, давали в руки плетки и заставляли избивать работавших людей. При этом Шмидт и Бжецкий проявляли большую жестокость к узникам и часто избивали нас”.

“Они типичный продукт немецкой лагерной системы: когда людям в состоянии рабов предлагаются определенные блага, привилегированное положение и неплохой шанс выжить, пусть даже в обмен на предательство по отношению к товарищам, – хоть один желающий да найдется всегда. – Это из книги Примо Леви “Человек ли это?”. – Кроме того, весь запас ненависти к угнетателям, которую он не может проявить, направляется им бессознательно на угнетенных: он только тогда почувствует удовлетворение, когда обиды, нанесенные ему сверху, выместит на тех, кто под его властью”.

Эту, по итальянской версии, “книгу века” принято сравнивать с “Одним днем Ивана Денисовича” Александра Солженицына. Мне же кажется, она ближе к рассказам Варлама Шаламова, где сказаны такие слова: “Лагерь был великой пробой нравственных сил человека, обыкновенной человеческой морали, и девяносто девять процентов людей этой пробы не выдержали”.

Нацизм принуждал жертв к соучастию в своем истреблении. Это была четко продуманная система: истребление всего человеческого в жертве, принуждение под страхом смерти к покорности, расчетливое натравливание человека на человека. Гитлеровцы делали своих жертв похожими на себя.

“Любой бывший узник подтвердит вам, что первые удары ему нанесли не эсэсовцы, а заключенные, можно сказать, товарищи по несчастью, одетые в точно такие же полосатые куртки, которые только что выдали им, вновь прибывшим, и это было настоящим потрясением”, – пишет Леви в другой книге – “Канувшие и спасенные”. Все капо били заключенных, это был их язык, с которым – хочешь не хочешь – приходилось мириться. Они пребывали в пограничной “серой зоне”: уже не обыкновенные узники и, стало быть, не обыкновенные жертвы, но и не полноправные палачи – в конечном счете их участь была предопределена.

Это далеко от привычной картины, рисующей угнетенных, которые сплачиваются если не для борьбы за лучшую участь, то, по крайней мере, для того, чтобы легче было перенести свое положение. В Собиборе было то же, что и везде. Одному из капо Френцель приказал забить до смерти бежавшего из лесной команды заключенного (из тех, кто всадил вахману нож в живот вместо обещанного золота), и тот забил его кнутом. Был еще один, родом из Берлина (эсэсовцы предпочитали назначать на должность капо немецких евреев) по прозвищу Берлинец, считавший Гитлера национальным героем. Был убит узниками по подозрению, что это он донес на Джейкобса. По словам участвовавшего в его убийстве Шломо Шмайзнера, Берлинца били так, чтобы не оставлять следов.

В своей книге Печерский описывает капо Бжецкого немного иначе, чем на следствии. “11 октября. Вечером, когда я был в кузнице, туда пришел капо Бжецкий. Был он долговязый, худой, правый глаз был у него прищуренный. Никто в лагере не слышал, чтобы он выдавал кого-нибудь, доносил начальству”. Так вот, Бжецкий проведал, что ведется подготовка к побегу, и неожиданно обратился к Печерскому с просьбой принять их с другим капо в подпольную группу. Пояснил, что они не верят обещаниям немцев сохранить капо жизнь. Это был риск, огромный риск, но, во-первых, капо могли выдать, если их не взять, а во-вторых, могли оказаться очень полезными при подготовке к восстанию. Они пользовались относительной свободой передвижения внутри лагеря и, кроме того, имели некоторое влияние на немцев. Печерский пошел на риск, и вскоре, 8 октября, по просьбе Бжецкого он и Лейтман были переведены в столярную мастерскую, расположение которой позволяло им лучше руководить подготовкой к восстанию. Последние дни перед восстанием Печерский там и ночевал.