Человек в литературе Древней Руси - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Лихачев cтр.№ 32

При этом ничто не стоит. «Хронограф» описывает только действия, поступки. Внутренний мир людей раскрывается через их действия. Храбродушие было заключено в сердце Фоки, как головня в пепле, когда же пришло время действию и когда колесо «злотекущего естества» поставило Фоку на колесницу царства, тогда Фока раскололся, как молния, и обтек все варварские племена, как огонь, который, попав «во юдоль многодревну», гонимый ветром, проходит повсюду, пожирает сад и попаляет холмы.

Эти настойчиво повторяющиеся сравнения и сближения с явлениями природы и самые отклики природы на события человеческой жизни усиливают драматичность повествования, его психологизм. Эта драматичность повествования, своеобразный панпсихологизм, обилие психологических характеристик – все это находится в неразрывной связи с общей эмоциональной приподнятостью изложения. Художественный метод изображения человека проникает весь стиль изложения. «Хронограф» постоянно пишет о чувствах героев и обращается к чувствам читателей. Слезы, рыдания, плач обычны в изложении исторических событий. Особую эмоциональность придают изложению авторские восклицания, вносящие в него субъективизм: «О горе!» ^[297]; «О всевидящее солнце!» ^[298]; «О зависти, зверо лютый!» ^[299]; «О солнце и земле!» ^[300]; «Оле, божиих судеб» ^[301]; «Оле, оле, доброненавистная душа! Увы, увы, разуме зверовидный» ^[302].

Иногда эти восклицания переходят в длиннейшие тирады как бы не сумевшего сдержать своих чувств автора. Эти тирады посвящены обычно какой-либо одной нравоучительной мысли: всемогуществу жестокой смерти, бренности всего земного, могуществу золота и т. д. «О злато, гонителю и мучителю прегордый, градовом разорителю! О злато, умягьчаеши жестокаго, а мягъкаго ожесточаеши, язык отврьзаеши безгласному, а глаголиваму затыкаеши уста, блещанием своим в желание улавляеши сердца, яко и камение мягко твориши! Хто от пресильныа твоеа крепости можеть избежати?» ^[303] Или: «О зависти, зверю лютый, разбойниче, гонителю, скорпие (скорпион) многожалная, тигру человекоснедный, былка смертная!» Разразившись этой тирадой, автор оправдывается в своей несдержанности: «…горесть бо душевная глаголати принужаеть» ^[304]. Такие отступления придают всему повествованию «Хронографа» исключительную эмоциональность. Автор как бы не может удержать своих чувств, он одержим необходимостью высказаться. Чувства, а не рассудок владеют его пером, он подавлен грандиозностью событий, героизмом благочестивых, подлостью злых. Речь его превращается в сплошной поток: образы, сравнения, эпитеты заполняют текст. Автор не находит точных, необходимых слов для выражения своих мыслей: он нагромождает синонимы, уснащает речь сравнениями, обильно пользуется неологизмами и т. д. и т. п. Отсюда неопределенность выражений, как бы не отлившихся еще в законченную форму. Отсюда поиски слов и неотвязно повторяющаяся мысль о бессилии человеческого языка выразить переживаемые чувства: хронист отказывается описать «храбръствиа красная добрых царей» и «мужь храбрых» – «их же не мочно языком житиа преплути» ^[305].

Автор постоянно подбирает слова и стремится дать как можно больше синонимов: «зловозвестница и чародейница и зловолшебъная пророчица» ^[306], «разжизаньми бо и разгоренми плотьскыми цветяще» ^[307], «благообразень и доброзрачен» ^[308], «долголетен и стар» ^[309], «тяжкошумящий и съверепогласящий» ^[310] и т. д. Очень часто употребляются полусинонимические сочетания. Так, например, о Василии-царе рассказывается, что он отвращался еды и отринул «гладкое», «покоищное» и «слабое» житие, возлюбил же «жестокое» и «бридкое» дело, возлюбил оружие, щиты, шлемы и стрелы «больше услаждающих капель меда и вина» ^[311].

Из языка «Хронографа» изгнаны столь обычные в русской летописи просторечные выражения, дипломатические, юридические, ратные термины, даже просто прямые обозначения бытовых явлений. Они заменены перифразами; речь приподнята, торжественна, она сближена с языком проповеди, житий, богослужения. Постоянные и обильные перифразы насыщают речь такими словами, как «сиречь», «рекше», «сице»: «доброводный Истр сиречь Дунав» ^[312], «на свет произвести… клас, рекше сына родити» ^[313].

Нагромождение синонимов, перифраз составляет необходимую черту крайне эмоциональных характеристик действующих лиц. Так, например, император Роман был «жесток, гневлив, горд, яролюбив, самомудр…» ^[314]. Эпитеты почти отсутствуют в русских летописях. В «Хронографе», напротив, эпитет составляет существенный элемент стиля, при этом, как вообще в средневековой литературе, эпитет всегда выделяет основные, наиболее постоянные качества объекта: «мясоедный лев» ^[315], «толъстотрапезная гостьба» (т. е. угощение) ^[316] – и иногда заключает элементы тавтологии: «тяжко-гневная ярость» ^[317], «многовоздыханная стенаниа» ^[318] и т. д. и т. п.

Составленный мозаично, из различных источников, «Русский Хронограф» представлял собою в целом произведение единое и стилистически, и идейно. Это единство «Хронографа» было тесно связано с новым отношением к человеку, к исторической личности, к внутренней жизни человека. Составителя «Хронографа» интересовала по преимуществу человеческая психология, его изложение было пронизано субъективизмом, он заботился о риторической приподнятости стиля.