Широкая кость - читать онлайн книгу. Автор: Лора Докрилл cтр.№ 52

– Возьми крекер, разжуй, как положено, и оставь в гортани, а потом эту кашицу отрыгни на следующий крекер, ну как птица кормит птенцов, получается такая закуска…

– Ну ты, блин, гений. Но я так делать не желаю.

Я крошу крекер и бросаю голубям. От экспериментов Дав аж затошнило. Она весело жует и говорит:

– А представь, что ты хорошо сдала какую-нибудь математику и теперь решишь стать… постой… зачем вообще нужна математика? В смысле, какая профессия тебе подходит, если ты сильна в математике? Бухгалтер? Э-э-э… диктор?

– Дикторам математика не нужна.

– А вдруг ты захочешь стать учительницей математики?

– С какой это стати?

Мы никуда не торопимся. Летний Лондон предлагает нам зрелища: дядька, поливающий садик перед домом, малыши плещутся в лужице, образовавшейся у его ног, хихикают и брызгаются. Парень чуть постарше меня старательно отмывает новенькую машину, явно первую в его жизни. Двое подростков лет двенадцати, сцепившись локтями, слушают что-то через одну пару наушников; они смотрят на Дав, потом отводят глаза. Парочка с белой пушистой собакой фотографирует деревья на солнце; два мужика с устрашающе выглядящей охапкой дров, небрежно пристегнутой к верху видавшей виды колымаги, врубили в машине гитарную музыку и подпевают во весь голос.

Ну вот, пришли. Школа.

– Ну пошли… Посмотрим, вдруг из тебя выйдет великий диктор…

Весь вечер я вспоминаю себя в тринадцать лет. Эта девчонка просто-таки преследует меня, и я злюсь на нее за ее незрелость. Она не была похожа на Дав. Она была так не уверена в себе, что в конце концов зациклилась. Всегда копается в себе. Всегда сравнивает. Стеснительная. Неуверенная. Она вспоминает девочку постарше, хорошенькую, с лицом цвета желтой кожаной сумочки, по имени Чарлина. Та в туалете приводила ее и других девчонок в благоговейный ужас тем, что умела засовывать два пальца в рот. Какое преимущество! Раз – и скрученные буквой «з» ленточки пасты плавают в унитазе, любо-дорого смотреть! Чарлина объясняла, что фишка не просто в том, чтобы пропихнуть в горло пальцы – ими надо побренчать по гландам, и рвота обеспечена в тот же миг. Все девчонки считали Чарлину ужасно крутой. Нам нравился пирсинг у нее в носу и то, как она целыми днями поедала шоколадки и сырные крокеты. Мы все обещали друг другу, что после уроков придем домой и тоже попробуем.

Я помню, что за обедом ела все, что попадалось под руку. Я ела курицу и пирог с грибами – хрустящая, рассыпчатая верхушка и масляные, золотистые бока, переливающиеся через края блюда, как волосы Спящей Красавицы. Папа гофрировал их вилкой. Начинка была кремообразной, идеально приправленной. Она изливалась из отверстия на верхушке пирога, как вулканическая лава, нашептывая тайны теплого зимнего покоя. Курица была такой нежной, что распадалась на волокна от одного прикосновения языка. Грибы пахли лесом и дымом. Маленькие бомбочки лесного корма. Папа вбивает яйцо в приготовленное нами пюре, добавляет масло, черный перец, молоко и кристаллические снежинки соли. Соус затопляет картофельную Гору Грез. Ну и, конечно, горошек.

После обеда я стала поедать все, что только нашлось в дурдоме, который был моим домом. Половина пачки лежалого (даже невкусного) мороженого с клубничным печеньем, миска высохших хлопьев «Шредис», ветчина, предназначавшаяся собакам, крекеры с сыром, пакетик кукурузных хлопьев из школьного ланча Дав, тост с маслом и арахисовой пастой, орешки кешью, немного тунца с майонезом, роскошный вишневый йогурт и несколько шоколадок в форме тыковок, завалявшихся в тумбочке у Дав после Хеллоуина. На вкус они напоминали затвердевшую пыль. Все равно я старательно уничтожила все двенадцать ухмыляющихся тыквенных лун. Потому что. Потому что это был день поедания всего и скоро меня всем этим стошнит. В точности Очень Голодная Гусеница ^[7], оставляющая за собой проеденные акварельные дырки в форме продуктов. Я приобрела новое умение: есть без последствий. Я – девчонка-обжора, вечный и всенародно любимый супергерой переедания. Я так объелась, что уже не помнила изумительного вкуса папиного пирога. Это было просто временное заполнение пустот между чешуйками языка. И все отправится в унитаз.

Когда семейство примостилось у телевизора, я побежала наверх, в ванную. Я обрызгала помещение дешевым девчоночьим дезодорантом, который мама недавно поставила у двери вместе с бумажными полотенцами и тампонами, – на всякий случай. Кажется, до этого меня тошнило всего четыре раза в жизни. Первый раз на пароме от морской болезни, второй – от несвежих котлет по-киевски, третий – от подозрительной лазаньи и четвертый – когда я впервые понюхала копченую пикшу. Я не была склонна к тошноте. Рвота пахнет противно, и запах нужно отбить. А может быть, на этот раз противнее всего пах мой стыд.

Я разложила на полу полотенце. То, с которым ходила в школьный бассейн, потому что не хотела никого вмешивать в этот кошмар. Дав было лет десять. Мне вовсе не хотелось, чтобы, выйдя из ванны, она завернулась в нечто, принимавшее участие в моей выходке.

Потом я затянула резинкой свои длинные, густые темные волосы. В ванной было гулко. Все мои движения отдавались бренчащим эхо. Его приглушало разве что урчание в моем собственном бунтующем животе.

Я наклонилась над унитазом и испробовала трюк с гландами. Результатов ноль. Попробовала еще раз. Чуть не задохнулась. Испугалась. Побыстрее спустила воду, чтобы заглушить звуки – кашель, сплевывание. Попробовала еще раз. Давай, давай, раз-два, раз-два, так, как говорила Чарлина… Опять отрыжка, может быть, чуть-чуть риса, съеденного во время ланча, и… ничего.

Я так и слышала голоса всех этих дурочек из школы. Понимала, что они болтают ерунду, но желание поднажать не проходило.

И тут я слышу его, этот гнусный, злобный, громкий голос, звучащий у меня в голове в минуты самой большой слабости. Будто кто-то толкает меня в живот и своим злым лающим голосом повторяет извращенную мантру:

«У тебя астма, потому что ты толстая.

У тебя астма, потому что ты толстая.

Поэтому ты не можешь брать поносить нашу одежду.

Поэтому ты не поедешь с нами на каникулы.

Потому что ты толстая. Мы не хотим, чтобы на наших фотографиях был кто-то вроде тебя. Ты их испортишь. Ты понизишь уровень красоты нашей френд-группы. Мы этого не потерпим. Ты толстая. Значит, ты себя не контролируешь. Значит, ты себя не ценишь. Значит, ты себя не уважаешь. Значит, никто на тебя не посмотрит и не станет уважать. Значит, никому нет дела, что ты говоришь на людях. Никто о тебе не думает. Никто тебя не полюбит.

Значит, ты отвратительна».

Тут я выключаю громкость. Это же не на самом деле. На это меня не поймать.

И тут я вспоминаю, как в последний раз пыталась вести дневник. И почему это плохо кончилось.