Черный Леопард, Рыжий Волк - читать онлайн книгу. Автор: Марлон Джеймс cтр.№ 94

Мосси удивленно глянул на меня, потом рассмеялся:

– Непременно напомню себе расспросить о том в следующий раз, как мы увидимся.

– Мы еще увидимся?

– Что есть время, как не мальчишка, сэр Следопыт? Вы свободны, можете идти. – Я направился к двери. – И О́го тоже. У нас уже нет слов для описания его убийств. – Мосси улыбнулся. Он уже подтянул тунику повыше бедер: и бежать лучше, и сражаться удобней.

– У меня вопрос, – сказал я.

– Всего один теперь?

Я пожалел, что он так ретиво показывает мне, какой он остроумный. Немногое я не терпел больше, чем когда человека в разговоре прерывает какой-нибудь острослов со своим замечанием. Опять же, было в нем что-то не обидное, зато раздражающее больше, чем порезанная подошва.

– Почему Семикрылы собираются? Тут. Сейчас.

– Потому что нельзя, чтоб их видели в Фасиси.

– Что?

– Потому что в Фасиси они вызвали бы подозрение.

– Это не ответ.

– Не тот ответ, что тебе надобен, тогда вот тебе еще один. Они ожидают повелений Короля.

– Зачем?

– Слушай, откуда бы ты ни пришел, там что, вестей не слышат?

– Не такие, какие ты сейчас готов мне поведать.

– Похоже, ты уверен, что я поведаю. Нет никаких вестей. Зато есть слухи. О войне. Они уже сколько лун кружат. Нет, не о войне – оккупации. Ты не слышал об этом, Следопыт? Безумный Король на юге опять обезумел. После десяти и еще пяти лет здравия голова его опять во власти бесов оказалась. В прошлую луну он послал четыре тысячи человек к границам Калиндара и Увакадишу. Южный Король проводит мобилизацию армии, Северный Король мобилизует наемников. Как мы говорим в Конгоре, тело мы отыскать не можем, зато вонь чувствуем. Однако, увы, будет война, нет ли, а люди по-прежнему крадут. Люди по-прежнему обманывают. Люди по-прежнему убивают. И работы у меня никак не убывает. Иди забирай своего О́го. До следующей встречи. Ты расскажешь мне историю про свой единственный тусклый глаз.

Я ушел, пусть этот человек кого другого раздражает. Я не хотел оказаться лицом к лицу с Леопардом. Не хотел и с Соголон увидеться до того, как смогу распутать тайну, какую она плела. Взглянув на О́го, подумал о времени, наверное, скором, когда мне понадобится кто-то, способный, выслушивая меня, выдворять тьму из моей собственной души. Кроме того, ни он, ни я не знали обратной дороги к дому домовладельца, а в этом городе было множество домов, издававших точно такой же запах, что и тот.

Губы О́го все еще дрожали от убийств, в каких он признавался, от произносимых слов и слетавших проклятий. На пути стояло множество деревьев и всего два здания, в одном из них мерцал свет. Я увидел впереди валун и, добравшись до него, уселся.

– О́го, расскажи мне про то, как ты убивал, – сказал я.

Он говорил, кричал, шептал, орал, вопил, смеялся и плакал всю ночь. На следующее утро, когда стало светло, чтобы различить дорогу к себе домой, мы вернулись. Леопард с Фумели уже ушли.

Четырнадцать

О́го рассказал мне про все свои убийства, их было сто, еще семьдесят и еще одно.

Знайте же: ни одна мать не переживет рождения О́го. Гриоты сказывают сказки про безумную любовь женщин к великанам, но это лишь россказни, какими мы пробавляемся друг с другом за пивом масуку. Рождение О́го сваливается на голову, как град. Никто не может сказать, когда или как, помочь не способны ни ворожба, ни наука. Большинство О́го погибают в единственное время, когда их можно убить: сразу после рождения, ведь даже младенец-О́го может оторвать грудь у бедняжки, что его кормит, и сломать палец, за какой хватается. Некоторые растят их тайно, выкармливают молоком буффало и выращивают для работы за десятерых, чтоб за десятью плугами ходил. Только в возрасте десяти и еще пяти лет у О́го в голове что-то щелкает, и они становятся теми чудищами, судьбу которых боги им и предписывали. Однако не всегда. Так вот, когда Уныл-О́го вышел из матери и погубил ее, отец проклял сына, говоря, что он, должно быть, плод супружеской измены. Он надругался над телом матери, бросив его на кургане у селения на съедение грифам и воронам, он и ребенка убил бы или оставил бы его в дупле ако-дерева, если бы по селению слух не прошел, что у них О́го родился. Два дня спустя пришел мужчина, когда в доме отца еще стоял запах родов, экскрементов и крови, и купил младенца за семь золотых самородков и десять и еще пять коз. Он дал О́го имя, чтобы того хотя бы в этом считали мужчиной, а не зверем, но Уныл-О́го уже забыл его.

Когда Уныл-О́го было десять и еще два года, он уничтожил льва, что почуял вкус к человечине. Убил зверя одним ударом прямо по черепу, а было это еще до того, как кузнец отковал ему из железа перчатки. Когда Уныл-О́го убил еще одного льва, что был оборотнем, купивший его мужчина сказал:

– Ты, слов нет, убийца, убийцей ты наверняка и должен быть. Ничем не остановить того, что сотворили в тебе боги, никак не изменить тело, какое боги дали тебе. Ты должен махать топором, должен стрелять из лука, но соображать, кого убиваешь.

Мужчине тому было кого убивать в те годы, и Уныл-О́го рос сильным и страшным, отращивал волосы (ведь кому было говорить ему, что их надо стричь?) и не мылся (ведь кому было говорить, что ему надо мыться?). А мужчина, что кормил его и давал ему кожи для одежды, что учил его науке убивать, указывал ему на какого-нибудь селянина, пахавшего свою землю, и говорил: «Взгляни на этого человека. У него были все возможности стать сильным, а он все же выбрал для себя слабость. И тем самым он посрамил богов. Будущее его земли и его коров в моих руках, так что отправь его к праотцам».

В таком духе он растил О́го. За пределами добра и зла, за пределами справедливого и несправедливого приучал его желать только то, что желает хозяин. И сам он себя настраивал так же, думал только о том, что ему было надо, чего ему хотелось, кто на пути стоял, всех этих валившихся, кипевших от ярости, воющих, орущих, молящих, чтоб убили. Уныл-О́го убивал всякого, на кого хозяин указывал. Родственник, друг, ставший врагом, соперники, отказывавшиеся землю продавать: хозяин самого себя почитал вождем. Он убивал, и убивал, и опять убивал, и в тот день, когда он заявился в хижину упрямца, что продал свое просо вместо того, чтобы поднести его в дар, и свернул шеи всей семье, в том числе и трем детишкам, он увидел себя в блестящем железном щите на стене с самой маленькой девочкой, что сломанной куклой болталась в его руках. Так высок, что голова его не вмещалась в отражение на щите, он видел лишь свои чудовищные руки и ту малышку-девочку. И был он не человеком, а зверем в звериной шкуре, творящим такое, чего даже звери не делают. Не человеком, что слышал гриотов, певших свои поэтические сказания жене хозяина, и жалел, что сам не может петь. Не тем человеком, что позволял бабочкам и мотылькам сидеть у него на волосах, и они оставались там, порой до самой смерти, и все ж сохранялись в его волосах, словно яркие желтые драгоценности. Он был ниже бабочки – он был убийцей детей.