Сайнем снова взглянул на Десси.
– Спустимся, чего уж там, – отвечала она.
* * *
Они снова немного попировали вместе со счастливыми молодоженами. Десси на радость Сайнему вела себя на удивление просто и обыденно. Он даже рискнул оставить ее на некоторое время одну и сходил на конюшню проведать их верную лошадку. Под вечер Карин, простившись с родителями и сестрой, поехала в дом жениха. Десси и Сайнем поднялись к себе, решив лечь пораньше перед дальней дорогой.
И тут в дверь снова постучали, вернее, поскреблись – тихо и осторожно. Сайнем откинул засов, и в комнату скользнула Дарин.
– Я вам надоела уже, наверное, – сказала она, глядя на Сайнема все тем же неотразимым взглядом, снизу вверх из-под ресниц, умоляюще. – Только я хотела еще попросить. Для вас это, наверное, мелочь, а для меня… Словом, я ко гда стояла внизу вчера, ну, когда отец Лихого хотел прогнать, я поняла: кто-то из вас колдует. Правда? Только не бойтесь, я никому не скажу…
– Оба мы колдуем, только каждый по-своему, – спокойно ответила Десси.
– О… – Дарин отступила на шаг. – Тогда… тогда… Тогда еще лучше, – сказала она решительно. – Мне очень нужен хороший заговор. Чтобы один человек меня полюбил. Он приходит к нам в гостиницу, а на меня даже не смотрит. Я уже не могу. Я без него совсем не могу. Вы мне поможете?
Супруги переглянулись.
– Давай ты. Мою присуху потом не отсушишь, – решила Десси.
Сайнем почесал в затылке.
– Да я, собственно говоря, никогда… я толком не знаю, как… я… Ладно! – Он хлопнул ладонью по колену. – Почему бы и не попробовать, в конце концов?! Вот что, Дарин, принеси-ка сюда ложку.
– Какую?
– Любую. Ту, что получше.
– Ага, я сейчас, подождите чуть!
Дарин упорхнула.
– Ты думаешь, стоит? – неуверенно спросил Сайнем, обернувшись к Десси.
Та пожала плечами:
– Почему бы тебе не поразвлечься?
– Скорей, развлекаться будешь ты. Но тебя я готов развлекать с утра до вечера.
Десси улыбнулась.
Вернулась Дарин с деревянной ложкой. Сайнем взял ложку, пошептался с нею, потом снова вручил девушке:
– Значит, так. Три ночи будешь с этой ложкой спать, клади между грудей. Перед сном и утром наговоришь на нее сама, ну как обычно: «Чтобы такому-то без меня не пилось, не елось, ничего не хотелось, не спалось, не моглось, вообще не жилось, звезды ясные, сойдите в чашу брачную», – ну и дальше в том же духе. Потом как-нибудь хитро подсунешь эту ложку своему красавцу, чтобы он с нее поел. Дальше либо сработает, либо нет. Тут уж не взыщи, я правда в первый раз за такое дело взялся.
– Спасибо, спасибо вам за все. Если получится, я вам такой пир устрою! – Дарин бережно взяла ложку и попятилась к двери.
Потом вдруг остановилась, обернулась к Десси и бухнулась на колени:
– Госпожа, простите меня, я знаю, я очень много прошу… только… только… Вы сказали, что ваши присушки не рушатся. Может быть… вы не могли бы…
– Ты правда этого хочешь? – удивленно спросила Десси. – Так, чтобы навсегда и пути назад не было?
– Да! Да! – в ыкрикнула Дарин. – Я не могу без него! Я не знаю, что со мной будет, если он меня бросит!
– Когда не знаешь, это как раз самое интересное, – будто невзначай обронила Десси.
Но Дарин ее не услышала.
– Я так не могу больше! Я его каждую ночь во сне вижу. Он знатный, конечно, и богатый, но несчастный. У меня сердце разрывается на него смотреть. А он меня будто не видит и не слышит. Я не могу так больше мучиться. И как он мучается, смотреть не могу. Я бы его утешила, только не знаю, как подступиться, как слово сказать.
– Ну хорошо. – Десси вновь пожала плечами. – Давай сюда ложку.
И, прижав ее к губам, она негромко, глуховатым, невыразительным голосом заговорила:
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес,
Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой,
Оттого что я о тебе спою – как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца –
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя – замолчи! –
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты –
О проклятие! – у тебя остаешься – ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, –
Оттого что мир – моя колыбель, и могила – мир
[6].
– Дальше делай все так, как тебе Сайнем велел, – закончила Десси. – Только смотри, не жалуйся потом.
– Да что вы, я вам до концца жизни благодарна буду, что хотите просите, ничего не жалко…
Дарин, не переставая кланяться, исчезла за дверью.
– Не знает она, чего просят в таких случаях, – усмехнулась Десси.
И пока Сайнем соображал, в чем соль шутки, добавила, все с той же улыбкой:
– Вот и я тебя так когда-то присушивала.
– Ты? – переспросил Сайнем.
– Угу! Попросила братца Дудочника, чтобы он для меня заклинание посильнее нашел, он их много знает. – И снова без малейшей паузы, не давая ему опомниться: – Хочешь отсушу?
Сайнем присел на кровать:
– Ты же говорила, твои присушки не отсушиваются.
– Так то мои! – усмехнулась женщина.
Волшебник хорошенько обдумал и этот ответ, и вопрос, который ему предшествовал. Вдоль и поперек. До той черты, до которой у него хватало понимания. И ответил, спокойно, вдумчиво, ясно зная, что существо, сидящее рядом с ним на кровати, не играет словами и почти не понимает шуток. Точнее, не представляет себе разницы между игрой и «серьезной» жизнью, между шуткой и истинной правдой. Поэтому Сайнем сказал как мог серьезно и ей, и самому себе:
– Не нужно. Что сделано, то сделано. Сделано с добрым сердцем и сделано на добро. Я тебе пригожусь в столице, не надо меня раньше времени отпускать с перчатки.
– Ну раз так, иди сюда, – молвила Десси и прихлопнула ладонью свечу.
Глава 8
Молодой король Рагнахар Кельдинг, раскрасневшийся, суровый и решительный, сбежал по крутой каменной лестнице во дворик замка и остановился перед Стакадом Мудрым.