Всешутейший собор - читать онлайн книгу. Автор: Лев Бердников cтр.№ 64

Как и монарший потешник Педрилло, Кондратович лез вон из кожи, чтобы получать от покровителей подарки и деньги. Но, в отличие от шута-итальянца, все выколачиваемые средства желал расходовать исключительно на печатание собственных трудов.

В книжной культуре того времени существовал специальный жанр, заключавший в себе хвалу меценату, от которого зависело издание той или иной книги, – это посвящение (дедикация). Оно являло собой особый вид панегирического письма, обращенного к милостивцу и построенного по всем правилам риторики. «Нежна и хитра дедикация в прозе», – определил его жанровую природу Тредиаковский, отметив, что слог здесь «долженствует быть гладок, сладок, способно текущий и искусный». Сочинителю посвящений надлежало продемонстрировать и такт, и политичность, и гибкий ум, и особое ораторское искусство. Таким образом, жанр этот в XVIII веке был катализатором литературной техники и мастерства.

В посвящениях упражнялся и Кондратович. Беда, однако в том, что он возносил хвалу патронам не по признанным «учебникам лести», а по собственнному разумению. Под его пером свойственный посвящениям тонкий панегирик превращался в свою противоположность: «Как бы кто, желая похвалить своего мецената, однако не зная в похвалах толку и умеренности, весьма нелепо его выругал». Откровенно подобострастный тон его посвящений, иногда сбивающийся на фамильярность, громоздкий синтаксис, обилие плеоназмов, искусственное «сопряжение» несочетаемых понятий – все это производило комическое, шутовское впечатление. В ход пускались самые неуклюжие и отчаянные комплименты типа «надежный милостивец» и «милостивый надежник». При этом Кирияку, обеспокоенному судьбой собственных сочинений, совершенно безразлично, кому соплетать посвятительную хвалу (ср.: «Шестнадцать тысяч эпиграмм я сочинил чрез весь мой век. // Печатать же мне не на чем, снабди на то всяк человек»). Неважно, какого «надежника» восхвалять – покровителя ли искусств А.С. Строганова или С.П. Ягужинского – по свидетельству историка, «бездарного, распутного и расточительного человека». И в том и в другом случае Кирияк приписывал «благодетелю» все мыслимые и немыслимые добродетели, а затем в виршах обыгрывал фамилию своего «героя». Так, внук бедного литовского органиста Ягужинский мог быть, по его мнению, польщен сравнением своей фамилии с ягодами из райского вертограда. Даже грозную фамилию «Волков» можно попытаться представить в выгодном свете:

Как воспринимали такие посвящения их непосредственные адресаты – нет сведений. Известно, что многие из шагов, предпринятых Кирияком Андреевичем в поисках меценатов, успехом не увенчались. Так, например, посвящение одного из его сочинений Синоду повлекло за собой неутешительный отзыв: «Труд многодельный и похвалы своея недостойный». И неизбежным, неотвратимым стало для Кондратовича разочарование, осознание тщеты посвятительных похвал.

И тогда ретроград и старовер Кондратович решает совершить поступок. Он, словно истый революционер в культуре, обрушивается на сам жанр дедикации; использует в сатирических целях саму эту ситуацию зависимости литературного плебея от всесильного покровителя. Издание «Старик молодый» (СПб, 1769) он посвящает не реальному меценату, а фикции – некоему Господину Господиновичу, «старому патрону и первому благодетелю», от прихоти которого будто бы зависит выход в свет его книги. Завершается текст шаржированием традиционной концовки панегирических дедикаций: вместо «Вашего милостивого государя всепокорный слуга и т. п.» читаем игривое: «Ты – мой, я – твой. Старик молодой». Новация состояла и в том, что вопреки всем культурным канонам, посвящение это не предваряет книгу, а помещено в самом конце ее, демонстрируя тем самым неуважение и к жанру, и к адресату.

Кондратович, надо полагать, тщился здесь пародировать жанр, но пародии не получилось. Слог его нелепой мистификации отнюдь не гладок и не сладок. Кирейка, как всегда, косноязычен и многословен, норовит ошеломить мнимыми красотами штиля. Его комплименты громоздки и неуклюжи (ср.: «Но что от плода древо познавается, то узнают вас по тому, что вы, будучи щастия своего ковач, не токмо видя то, что под ногами настоящее, но и предвидя будущее, всегда на задние колеса осматривающийся, во всех пременяющихся временах, в непременном и непоколебимом остался благостоянии»). Назвав себя бедняком, он посчитал нужным сообщить своему несуществующему милостивцу перипетии собственной жизни: «…Что он половинное жалование получает… что он троих дочерей замуж выдал… что он по шею в долгах… что он нищ, и в трудах от юности своея, не в состоянии на свой кошт печатать свои переводы (далее подробно перечисляет все свои неопубликованные труды)», и резко-категорично просит о «вспоможении» в напечатании следующих книжек. Подобная просьба была нарушением культурного этикета. (Прошение о конкретном воздаянии не могло иметь места в посвящениях. Могла идти речь о благосклонном принятии труда.)

Кондратович откровенно блефовал, когда говорил, что имя героя посвящения будет названо лишь после того, как автор получит от него необходимую денежную субсидию. Тем курьезней тот факт, что в Петербурге отыскался… такой Господин Господинович, то бишь реальный меценат, оказавший ему посильную помощь в издании III части книги «Старик молодый» (СПб, 1769), – некто Ф.Г. Вахтин. Мотивы подобной благотворительности нам неведомы, как неизвестен и круг читателей, «смаковавших» опыты Кирейки. О подобных книгочеях критик В.Г. Белинский впоследствии метко скажет: «Публика – дура!»

Между тем Кондратович продолжал печататься и в 1770-е годы. Но какими же анахроничными, неуклюжими и диковатыми выглядели его опусы на фоне властно вторгнувшихся в культурную жизнь страны од Г.Р. Державина, комедий Д.И. Фонвизина, журналов И.А. Крылова! Наш автор, придумавший себе нелепый псевдоним-оксюморон Старик молодой, не нашел ничего более своевременного, как написать три книги о своей беседе с… вороном. Заглавия их говорят сами за себя: «Ворона. Вран. Всеобщеисторическая похвала врану, стариком молодым сочинена, 1775 года, с точным объявлением многих, и важных его услуг, добродетелей, простосердечия, и остроумия; и с опровержения четырех возражений, 1) что вран черн 2) что не чист 3) что прост 4) что труслив; с ясными и с непреоборимыми доказательствами» (1775); «Реприманд воронин! Старику молодому. Самою выхваленною вороною сочинен в 1778 году в маие месяце, то есть выговор, окрик, напуск, попреки, погонка, нарекание, хуление, поношение и оправдание Старика молодаго пред вороною» (СПб, 1778); «Дисквизиция, то есть изследование Библиева старшаго брата, старику молодому, о сочинении воронином, в сомнительных пунктах или обоюдных, то есть обосторонних, по-гречески одиафорами называемых, состоящее в их разговорах в присудствии, самой вороны и ея свидетелстве, с предварившим писмом Вышарилникова, их обоих приятеля, и сим третьим явлениям вся воронина комедия окончится» (СПб, 1779).

Вся эта беззастенчивая галиматья и после кончины ее автора вызывала насмешки не только литераторов передовых, но даже завзятых архаистов. Так, противник сентименталистов Н.П. Николев в своем «Лиродидактическом послании» (1791), обращаясь к княгине Е.Р. Дашковой, писал: «А Кондратовичам тобой / Закрыта в храм наук дорога». Николев, которого самого обвиняли в употреблении «невразумительных» слов, предпочел привести «устное предание» о несуразных предложениях Кондратовича – например, переименовать «яичницу» в «млекошницу». «По Анатомическому рассмотрению… – якобы утверждает Кондратович, – главные части сего кушанья суть яицы и млеко; а как по розыскам этимологическим яйцо правильнее называть коком; ибо курица пред тем как хочет нестися, сама имя его произносит, возглашая: коко, коко; следовательно (или правильнее), эрго яишница есть млекошница». Кирияк Андреевич поставлен здесь в ряд «Странно-Русских» педантов, которые «производят млекошницы, хамки, шарокаты, шаропихи, шаротыки и издырия».