– Да, но точное место не назвали.
Мадам Буссе улыбнулась:
– Этот тайник показал мне один старый священник. Он давно уже мертв, упокой Господь его душу. Так что больше о тайнике никто не знает.
У Мину упало сердце. Она против воли задалась вопросом, насколько вся эта история правдива. За то непродолжительное время, что она прожила в доме Буссе, Мину успела прийти к выводу, что ее тетка частенько говорила сначала одно, а потом утверждала в точности противоположное.
– Одна мысль о том, что Библия здесь, – продолжала между тем тетка, – пусть даже я не могу к ней прикоснуться, поддерживала меня в самые черные времена. Она как ниточка между мной и Флоранс.
– Хотите, я ее достану? – предложила Мину. – Можно хранить ее у меня в комнате.
– Не сейчас, дорогая племянница. Пока что я продолжу хранить все в секрете. Это единственная дорогая мне вещь. Но, как я уже сказала, если со мной что-то случится…
– С вами ничего не случится, тетушка, – упрямо повторила Мину, не зная, что еще сказать.
Ее внимание привлекло какое-то движение за алтарем. Она вскинула глаза и увидела, что Эмерик знаками подзывает ее к себе.
– Не сейчас, – одними губами произнесла она.
И тут в меркнущем свете дня рядом с ним возникла фигура какого-то мужчины. Он положил руку ее брату на плечо, и Эмерик вскинул на него глаза.
У Мину перехватило дыхание.
– Тетушка, прошу прощения, я отлучусь на секундочку?
Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не броситься бежать, Мину зашагала по проходу, пока не очутилась рядом с братом.
– Смотри, что у меня есть!
Мину взглянула на простой серебряный кинжал, который ее брат держал в руках.
– Это превосходный кинжал, – произнесла она, и собственный голос показался ей чужим и словно бы доносящимся из какого-то невообразимого далека. Она обернулась к его спутнику. – Месье Рейдон, вы слишком щедры.
– Я дал обещание, моя Владычица Туманов, а я всегда держу свое слово. – Пит взял ее руку и поднес к губам. – Рад вас видеть. Я был очень огорчен тем, как неладно мы с вами расстались.
– Пит говорит, что завтра же начнет учить меня своему трюку с ножами, если только мне удастся улизнуть из дома, – похвастался Эмерик. – Можно мне будет пойти?
– Там посмотрим, – отозвалась Мину уклончиво, но губы ее тоже расплывались в неудержимой улыбке.
Глава 44
Тулуза
Вторник, 12 мая
Миновало пять недель. Ненастный апрель сменился погожим маем. С юга дули ветры, сияло солнце. На равнинах Лораге между Каркасоном и Тулузой цвели ландыши и мимозы, фиалки и примулы. Весна плавно перетекала в лето. Маки и незабудки полыхали алым и голубым.
В городе все еще сохранялось перемирие, хотя под поверхностью повседневной жизни тлело подспудное недовольство, в любой момент готовое прорваться вспышкой насилия.
Мину взглянула на разлагающийся труп казненного, болтающийся в кандалах на виселице на площади Сен-Жорж, и к горлу ее подкатила тошнота. Пятки висельника посинели от скопившейся крови, челюсть отвисла. Пустые глазницы слепо таращились в никуда: глазные яблоки уже успели выклевать стервятники. Клочки волос, слипшиеся от запекшейся крови, отгнили от скальпа мертвеца и усеивали землю под ним. В трех других углах площади возвышались точно такие же сооружения.
– Сняли бы уже их, что ли, – поморщился Эмерик. – Трупы же воняют.
– Они висят тут в предостережение всем остальным.
– Но прошло уже больше месяца.
Мину подозревала, что, выставив казненных на всеобщее обозрение, городские власти добились ровно противоположного эффекта. Вместо того чтобы служить предостережением, они действовали на гугенотов, скорее, как призыв к оружию. Разлагающиеся трупы были постоянным напоминанием о том, что парламент не беспристрастен и рассчитывать на его защиту приходится далеко не всем гражданам. Хотя в подстрекательстве к беспорядкам за это время было обвинено более сотни человек, шесть из которых приговорили к смертной казни, в последнюю минуту парламент помиловал католиков. Повесили в итоге только четверых гугенотов.
В первые недели мая в городе там и сям вспыхивали мелкие столкновения. Несколько небольших пожаров в окрестностях площади Сен-Жорж быстро потушили. Неподалеку от Вильневских ворот был найден мертвым католический священник, связанный по рукам и ногам и с перерезанным горлом. На площади Сален под дверьми инквизиционной тюрьмы обнаружили молодого человека явно благородного происхождения, в желтых шоссах и плаще, с вырванным языком. Вопреки условиям перемирия, мало кто отваживался выходить из дома без оружия. Женщины после наступления темноты не показывались на улицах без сопровождения. Город кишел солдатами и наемниками.
Никаких достоверных сведений о положении дел за пределами Юга толком не было. Ходили слухи, что принц Конде со своей протестантской армией взял Орлеан и крупный город Лион на востоке. Его сторонники, то ли по его приказу, то ли по собственному почину, захватили и стали гарнизоном в многочисленных городках в долине Луары – в том числе в Анжере, Блуа и Туре – и повели атаку на город Валанс на реке Роне. Конде утверждал, что единственная его цель – освободить короля из-под пагубного влияния герцога Гиза и его приспешников. Говорили, что королева-регент обратилась к королю Испании за военной помощью, чтобы приструнить гугенотов. Еще один слух гласил, что был выпущен указ, которым оговаривалось, что действие Эдикта о веротерпимости не распространяется на Лангедок как на приграничную провинцию. Что на поверку оно никогда на него не распространялось.
– Мину, смотри, – сказал Эмерик. – Вон туда!
Она обернулась и увидела отряд солдат в полном боевом снаряжении, который приближался к площади.
– Я слышала, дядя говорил, в прошлое воскресенье парламент изменил условия перемирия, в итоге более чем двумстам дворянам-католикам вместе с их свитами было позволено войти в город. – Мину нахмурилась. – Дядя, разумеется, вне себя от радости.
– Да нет, я не о них, – отмахнулся Эмерик и ткнул пальцем. – Там, под деревьями, посреди площади.
Мину прикрыла глаза ладонью от солнца и почувствовала, как у нее екнуло сердце. Там, в тени платанов, с мрачным лицом стоял Пит. Его рыжие волосы были по-прежнему приглушены угольной пылью, борода успела отрасти. С такого расстояния он показался Мину похудевшим и осунувшимся. Губы ее дрогнули в улыбке.
– Он нас заметил! – воскликнул Эмерик. – Он идет сюда.
– Подойди к нему, – велела Мину, покосившись на солдат и группку облаченных в черные рясы доминиканцев, которые высыпали на площадь из августинского монастыря. – Нельзя, чтобы меня видели в его обществе в таком людном месте.
Эмерик бросился через площадь, и Мину на миг потеряла его и Пита из виду: их заслонил католический батальон.