Будучи с детства приучен к обрядам, он сразу угадал, что обряд уже начался, и готов был выполнить все необходимое.
– Наложено на меня заклятье, что будут меня мучить болезни и угнетать старость, а земля острова Фидхенн останется мертвой и бесплодной, пока не придет сильный человек, который разрушит чары.
– Не знаю, хватит ли у меня сил, чтобы тебе помочь, но я готов попытаться, – Торвард уверенно повторял слова, которые еще в детстве слышал в сказаниях. – Что для этого нужно сделать?
– Для этого ты должен стать моим супругом и разделить со мной ложе этой ночью.
Торвард был ко многому готов, но не к этому. Поперхнувшись, он едва не рассмеялся. Он вообще-то предполагал, что его пошлют убивать какое-нибудь чудовище: скорее всего, ряженое, но можно и настоящее. Медведя или быка, например, такие обряды в разных местах есть.
– Ничего себе предложеньице! – вырвалось у него, хотя эти слова явно не годились для обряда. Не зря ему еще днем почудилось, что эта карга рассматривает его слишком уж женским взглядом.
– Я знаю, вид мой отвратителен для глаз, а голос неприятен для слуха, – продолжала старуха, пошевелившись на своем месте. – Но ведь не всегда я была такой! И мои щеки были румяны и гладки, как цветок шиповника среди камней летней порой, и мои волосы блистали, как золото, и красота моя служила украшением солнечного покоя. Мое имя было не Кальях, а звалась я Рианун, Королева Юности. И пока не снято мое заклятье, не будет на земле Фидхенн мира и изобилия. Я дам напиток, что поможет тебе одолеть отвращение.
Она встала и принесла с дальнего края скамьи широкую золотую чашу; взяв ее в руки, Торвард даже при тусклом отблеске факела увидел сияние узорного золота. Чашу наполняла непрозрачная жидкость рыжевато-красного оттенка, и он тут же вспомнил Напиток Власти, которым угощала его Эрхина в Доме Золотой Яблони. Как давно это было! Всего в прошлом году – и при этом в другой жизни. И на Туале эти обряды куда приятнее… А главное, там ему требовалось посвящение, без которого его власть не считалась бы признанной богами, а здесь ему не нужно ровно ничего – а только сам он нужен этому чучелу. Он и его темная мощь, кипящая в жилах и приносящая зло ему и всем вокруг. Старуха предлагала ему дать выход этой мощи, и это впервые кому-то пойдет на пользу. Стремясь хоть ненадолго обрести покой, Торвард даже не чувствовал особого отвращения при мысли о том, что для этого ему придется обнять морщинистый мешок костей. За полгода состояние священной ярости берсерка, боевого безумия, лишенного боя, настолько его измучило, что он согласился бы на что угодно.
– Мягким будет твое питье в королевской чаше – хмельной мед, и сладкий мед, и крепкий эль! – нараспев говорила старуха, подавая ему чашу. – Ибо тот, кто не убоится зла и мрака, кто вытерпит ради славы Богини тяжкий труд и страдание, того наградит она радостью и восторгом! Выпей это, мой возлюбленный, которого я избрала из всех, и да будет твоя ноша легка!
Завороженный заклинанием, чувствуя власть Богини в каждой частичке души, Торвард выпил сладковатый напиток с тревожным запахом; мельком вспомнились слухи, будто в Напиток Власти подмешивают кровь. Вкус был новый, незнакомый, не тот, что в Доме Золотой Яблони, – или он просто забыл? Его нынешнее приключение так разительно отличалось от прежнего, как отличалась эта темная, мрачная пещера от поляны цветущих яблонь и дома с косяками из позолоченной бронзы, как отличалась Эрхина, юная и прекраснейшая из женщин, сияющее лицо Богини, от этой старухи с согнутой спиной и кожей цвета глины. Так и жизнь его изменилась под гнетом проклятия, и сейчас Торвард всем существом ощущал, что попал именно туда, куда ему было положено попасть. Туда, где ему самое место.
Но напиток сразу ударил в голову: он не успел еще опустить чашу, как его охватил жар, в мыслях все смешалось, в глазах потемнело, но где-то внутри разрасталось ощущение тепла и яркого света. Кровь заиграла, всего его охватило чувство радости, восторженной любви к жизни во всех ее проявлениях. Богиня требовала от него любви, требовала, чтобы он поделился с этим убогим старым существом своей молодостью и мощью, как сам небесный бог-отец испокон века делится силой с бесплодной, унылой землей, делая ее плодовитой и прекрасной…
Кто-то обхватил его руками и прижался к нему; от мелькающих перед глазами пятен Торвард ничего не видел и только чувствовал живое теплое тело. И с готовностью обнял его, стремясь передать ему часть этих бурлящих сил, которые кипели в его жилах и разрывали на части. Это тело оказалось каким-то неожиданно тонким и легким, и чей-то голос невольно охнул у него над ухом. Под его руками были стройные узкие бедра и упругая небольшая грудь; это казалось обманом, наваждением, но его так влекло к этому обману, что он едва не разорвал на себе все пряжки, ремни и шнуры, стремясь скорее освободить свою рвущуюся наружу мощь. В его объятиях трепетало небольшое, легкое существо, он чувствовал свежий, теплый, дразнящий запах юного женского тела, такой знакомый и желанный, ничуть не похожий на старушечий. Затрещала рвущаяся ткань, и существо в его руках вскрикнуло, когда он на него навалился всей тяжестью, но он уже не мог думать и не мог сдерживаться, весь превратившись в воплощение той мощи, что оплодотворяет мир. Черный лед, сковавший его жилы, трескался и ломался под напором этого пламени, драконья шкура спадала, выпуская на долгожданную свободу…
Опомнившись, Торвард далеко не сразу сообразил, где находится, и вспомнил, что с ним случилось. Он даже не сразу вспомнил, кто он такой. Голова кружилась, во всем теле ощущалась вялость, как после буйного сражения, когда он тоже впадал в боевое безумие, а потом отлеживался. Но его учили и входить в состояние «священной ярости» по своей воле, и выходить из него, поэтому он восстанавливался довольно уверенно.
Он находился в незнакомом месте, и трудно было даже сказать, дом это или что-то другое. Кругом царила темнота, свет одинокого факела в изголовье озарял каменную стену, край ложа, покрытого шкурой. На этой шкуре Торвард и лежал. Из одежды на нем были башмаки, чулки и штаны, спущенные до колен, а рубаха смятым комком торчала где-то под боком. А с другой стороны, ближе к стене, с ним рядом кто-то был, и он ощущал присутствие живого существа.
Торвард с трудом повернулся и действительно нащупал рядом чье-то хрупкое теплое плечо, явно женское. Приподнявшись на локте, он некоторое время пережидал головокружение и мелькание цветных пятен перед глазами, потом поднял веки и заморгал, старясь хоть что-то рассмотреть.
Все было как во сне – или это было продолжение сна? Возле него лежала молодая девушка. На ней была белая рубашка Богини-Невесты, красные бусины с разорванной нити раскатились по щелям возле подушки, а укрывал их обоих широкий черный плащ. Торвард осторожно снял его, чтобы не потревожить девушку, стараясь разглядеть это неожиданное явление. Длинные черные волосы лежали рядом с ее лицом густой волной. Белое, красное, черное… Цвета Богини…
Торвард уже все вспомнил. Старуха не обманула и действительно помолодела в его объятиях лет на сорок-пятьдесят. Не веря своим глазам, он осторожно провел по щеке девушки – морок не рассеялся, ее кожа была мягкой, упругой и нежной. На ее груди лежала рука, такая же юная и гладкая, только с остатками какой-то серой грязи под ногтями и в трещинках суставов. Белая рубашка была криво разорвана от ворота и чуть ли не до колен – это он сам и постарался, охваченный яростным и страстным безумием после того напитка, который ему поднесла «старуха».