– Не хочу, – согласился Торвард. – Но пойду.
– Конунг!
– Я уже больше года конунг. Но с некоторых пор я себе не принадлежу. Я не хочу идти, но должен. Они держат мою душу на веревочке.
– Что ты такое говоришь? – Сёльви смотрел на него с ужасом, как на сумасшедшего.
– Я проклят, ты забыл? Моя душа не принадлежит мне. Она принадлежит Богине. Меня прокляла женщина, которая была земным воплощением Богини. И теперь надо мной имеет власть любая другая жрица Богини. А эта старуха – оттуда, я это шкурой чувствую. Из пещеры, тролли б их всех драли! Я должен идти, если уж они этого хотят!
– Но ты можешь не вернуться живым!
– Ну и тролль с ним, невелика потеря! – Торвард сплюнул. – Ни один мужчина меня от этой собачьей жизни избавить не может, так пусть теперь женщины попробуют.
– Что ты говоришь?
– А ты что, в первый раз услышал?! – в досаде выкрикнул Торвард, так что островитяне стали на него оглядываться. – Я уже полгода вечно в «священной ярости», а драться мне не с кем! Ты не берсерк, ты не знаешь, как это тошно! У меня внутри все перекручивается, руки дрожат и звезды перед глазами, это разрывает меня, а девать некуда! Это и есть мощь без силы!
– Конунг, не кричи! – умолял Сёльви.
Торвард прижал ко лбу сжатые кулаки и застонал.
– Как же мне больно, вы бы знали! – мычал он сквозь стиснутые зубы. – Будь оно все проклято, все эти девы и старухи, Туаль и острова. Мать заставила меня сильнее всего желать смерти, и потому смерть ко мне не приходит, но это все равно что кольчуга, засунутая прямо под кожу! Как же мне больно, когда же это кончится?! Не держите меня, иначе я кинусь на вас! Ты бы знал, умный ты мой, как мне иногда хочется свернуть шею кому-нибудь из вас, тебе, Эйнару, Регне, кто попадется! Мне надо это выпустить на чужих! Если тут нужна для их богини моя кровь – пусть пьет эту отраву! Чем больше выпьет, тем меньше во мне останется. Я ядовитый, ты понимаешь, Сёльви? Я вдыхаю яд и источаю яд, как тот дракон, от одного моего присутствия можно умереть!
– Я знаю, конунг. – Сёльви сжал его локоть. – Мы все знаем. Даже Эйнар все понимает, потому и острит так, будто уже стоит под виселицей и ему нечего терять. Но когда-нибудь это пройдет. Помни об этом.
– Может быть, – Торвард с усилием взял себя в руки, но дышал с трудом и на лбу у него заблестели капли пота. – Знать бы, много ли от меня останется, когда все это сгорит. Я пойду. – Он вытер лоб рукавом и глубоко вдохнул прохладный влажный воздух. – Я принадлежу Ей, и Она зовет меня.
– Старуха?
– Старуха. Ничего, Сёльви. Чем глубже во тьму, тем ближе к сути. Может, мне это пойдет на пользу. Я чувствую, что нас сюда принесло не зря. Нашим пока не говори. Скажи, что меня одна красотка на свидание пригласила.
У горы с пещерой уже никого не было, а редкие встречные бросали на Торварда такие взгляды, как будто знали, куда он идет. Некоторые из них почтительно приветствовали его, но он, привыкнув к такому обращению, не задумывался: а откуда они знают, что его следует так приветствовать?
Он медленно шел по тропинке, по которой утром женщины несли куклу богини и ее корзинку, и с каждым шагом поднимался словно бы выше и выше к небу и к его тайнам, удаляясь от земли. У входа в пещеру его уже ждала старуха, но он заметил ее, только когда подошел.
– Иди за мной! – проскрипела она и нырнула во мрак пещеры.
Там внутри горели факелы в кольцах, вделанных в каменные стены. Посередине стояла на высоком камне утренняя корзина, а в ней, должно быть, лежала кукла Богини-Невесты. Но старуха темной тенью, едва различимой во тьме, торопилась куда-то дальше, маня его за собой. Торвард неплохо видел в темноте, но ему было неуютно и тревожно: он вступил в священную обитель таинственной женской ворожбы, которая душу всякого мужчины наполняет жутью перед дыханием Бездны. Эта пещера в горе, символ вселенской утробы и святилище Богини-Матери – одно из тех мест, куда мужчинам нельзя входить просто так, а только в определенные дни и для определенной цели. И он, Торвард, явно избран стать одним из тех, кому доверено участие в обряде и часть священных женских тайн. Вот только выходят ли эти посвященные обратно к дневному свету или навек оставляют свои кости во тьме? Здесь, где сохранялись обряды незапамятной древности, возможно было все. Но Торвард чувствовал не страх, а только любопытство, смешанное с какой-то смутной надеждой.
Позади ложа Богини был небольшой черный проход, с еще одним факелом на стене. Старуха проскользнула туда легко, а Торвард шел осторожно, пригибаясь, чтобы не вмазаться лбом в камень и не озарить тьму подгорья искрами из глаз. Впереди горел еще факел, и он шел на свет, для верности ведя рукой по неровной каменной стене. Вся обычная земная жизнь уже осталась далеко позади, отгороженная непроницаемой стеной темноты, и душа, забыв повседневное, готовилась к новой встрече с божеством. Ему вспоминались собственные воинские испытания, когда подростка тринадцати лет с завязанными глазами завозят в дремучий лес и оставляют там, вооруженного одним ножом, а через трое суток, но не раньше, ждут дома, причем с головой собственноручно добытого крупного зверя. Клыки того кабана, которого он тогда добыл, Торвард до сих пор носил пришитыми на пояс и сейчас невольно прикоснулся к ним, чтобы убедиться, что они на месте. Вспоминались рассказы хирдманов, бывших с его отцом, Торбрандом конунгом, в том странном путешествии под горами Медного Леса, откуда они вышли живыми вопреки всякому вероятию. Вспоминались скупые рассказы матери о ее жизни в пещере великана Свальнира, и Торвард еще раз подивился способностям этой женщины, которая родилась от рабыни, но стала королевой, потому что обладала невероятной внутренней силой. Вспоминалось его посвящение в конунги, прошедшее в прекрасном яблоневом саду на острове Туаль, – его встреча с фрией Эрхиной, которая сыграла такую важную и недобрую роль в его судьбе. Мелькнул образ той юной богини из снов – и теперь она протягивала к нему руки, призывая в объятия и обещая одарить всем блаженством любви, и глаза ее, прекрасные, как звезды, сияли нежностью и страстью…
Образы и обрывки мыслей сменялись и накладывались друг на друга, порождая странные, неясные ощущения. Торварду казалось, что он, как бог, знает все и в то же время ничего. Ибо вселенная так велика и необъятна, что сам Один бесконечно познаёт ее в своем вечном духовном путешествии, и познанию этому нет конца…
Они вышли в еще одну пещеру, и здесь старуха остановилась.
– Садись. – Своей скрюченной рукой она указала на широкую скамью, покрытую шкурами.
Торвард сел, и старуха, ворча и охая, хватаясь за негнущуюся спину, опустилась рядом.
– Что тебе от меня нужно? – спросил Торвард.
– Я хочу, чтобы ты помог мне, – ответила она. Даже обращаясь к нему, старуха не поднимала глаз, и он почти не видел ее лица, только коричневый подбородок с двумя черными бородавками и седые космы, висящие из-под покрывала.
– Какая же беда с тобой приключилась? – размеренно, словно рассказывал сагу, спросил Торвард.