Советистан - читать онлайн книгу. Автор: Эрика Фатланд cтр.№ 38

Родителям Антонина удалось пережить переселение, но им было запрещено жить вместе даже после того, как в 1939 г. у них родился сын. Обоих родителей отправили на работу, отца – в колхоз в деревню, а мать – на шахту на окраине города, где она работала носильщицей лампы. Появление или изменение света давало работникам сигнал об опасности, означая, что в этот момент нужно покинуть шахту.

– Должно быть, это была тяжелая работа, – посочувствовала я.

– Совсем нет! – мягко возразил Антонин. – Работа была как раз несложной. В некотором смысле ей повезло.

Вплоть до смерти Сталина в 1953 г. проживавшие в Караганде депортированные народы находились под жестким контролем. Родителям Антонина не позволяли выходить за пределы их места обитания без соответствующего разрешения, а за любые мелкие правонарушения следовало суровое наказание. Например, если человек опаздывал на работу, его сажали в тюрьму. Но наихудшим было осознание того, что даже за самое незначительное нарушение правил могли забрать детей и отправить их в детские дома.

– А еды вам хватало? – спросила я.

– Нет, никогда не хватало, – ответил Антонин. – Мы получали хлебные талоны, но их было недостаточно.

Таким вот образом здесь проживало несколько сотен тысяч человек. И не то чтобы в тюрьме, но нельзя сказать, что на свободе. Чтобы прокормить семью, они вынуждены были работать с утра до ночи. Не всегда можно было заметить разницу между формально свободными и заключенными, коих тоже было немало. Лагерь в Караганде назывался «Карлаг» и был одним из крупнейших в системе ГУЛАГ, занимая площадь по размерам сопоставимую с Кувейтом. Среди заключенных было немало художников, интеллектуалов и ученых, которые не совершали никаких преступлений, однако воспринимались режимом как угроза из-за их вольнодумства. Другие оказались в тюрьме только потому, что в глазах режима они либо слишком преуспевали, либо чем-то выделялись. В целях безопасности жены и дети заключенных мужчин также помещались в тюрьму.

Насельники трудовых лагерей были чрезвычайно полезными для советской экономики: помимо всего прочего, Карлаг обеспечивал Советский Союз лампочками и железнодорожными колеями, но в первую очередь продуктами питания. Лагерь, где производительность труда превышала 100 %, владел поголовьем, состоявшим из 200 000 овец и 30 000 коров. Однако заключенным не доводилось наслаждаться произведенной ими пищей, и, как правило, они ложились спать голодными.

За 19-летний период существования Карлага, с 1934 г. вплоть до смерти Сталина в 1953 г., через него прошло более 800 тыс. человек. Здесь расстреляли 25 000 заключенных. Если рассматривать всю систему ГУЛАГа в целом, то, согласно статистике, с 1929 по 1953 г., за 24 года работы многотысячных советских лагерей, в них отсидело 18 млн человек.

Некоторые из родителей все же отважились выйти на танцплощадку церковного подвала и скованно передвигались по ней с еще более скованными улыбками на лицах. Очевидно, каждый из них мог бы поделиться немалым количеством семейных трагедий. Антонин поймал мой взгляд и стал показывать на раскачивающихся на танцполе отцов.

– Поляк, – сказал он, затем указал на следующего: – И это поляк. Украинец. Поляк. Русский. Поляк. Кореец. Казах. Русский. Поляк.

Миллионы людей, оторванные от своих корней, были вынуждены пускать новые на этой скудной земле, находясь за сотни километров вдали от родины. Этот беспрецедентный эксперимент лишний раз продемонстрировал, насколько человек способен адаптироваться. Когда после смерти Сталина депортированным начали постепенно разрешать вернуться в родные края, многие все-таки решили остаться на местах своего проживания. Со временем место изгнания стало для них родным домом.

Антонин никогда не рассматривал иную альтернативу, даже после падения железного занавеса.

– Я здесь родился, – коротко бросил он. – Это моя страна.

Будучи сыном врагов народа, Антонин автоматически получил ярлык врага народа со дня получения свидетельства о рождении. В 2002 г. его реабилитировали.

– Слишком поздно, – сказала я.

Антонин пожал плечами:

– Я получил тысячу тенге за моральный ущерб.

– Это не так уж и много. Это ведь равняется… – Я быстро просчитала сумму в уме. – Четыре евро?

– Одиннадцать лет назад это было больше, – ответил Антонин, слегка улыбнувшись.

Несмотря на инфляцию, обрушившуюся на казахстанские тенге, даже в те времена эта сумма не могла быть слишком крупной. Хотя, с другой стороны, рыночная ценность репараций не всегда служит убедительным аргументом.

18-летний шофер по имени Саша нервничал, настаивая на том, чтобы по дороге заехать на автомойку. Он считал, что сверкающая чистотой машина имеет больше шансов проскользнуть незамеченной. Дорога на север шла по плоскогорью и была почти без поворотов, а после нескольких часов езды мы наконец сумели разглядеть вдали слабое мерцание света. Астана. Столица.

– Здесь невероятно красиво, уверен, что город тебе понравится, – заверил меня Саша. – Если, конечно, нам удастся туда проскользнуть, – добавил он, бросив встревоженный взгляд на помятый капот.

Проверка у въезда в город была гораздо более жесткой, чем проезд через большинство европейских границ. Кого попало в столицу Казахстана не пускали. Целая армия полицейских в плотно прилегающей униформе строгими взглядами следила за движением и останавливала все проходящие мимо автобусы, чтобы проверить багаж и документы. Однако нам все же удалось пробраться туда без проблем, и Саша выдохнул с явным облегчением.

– Видите, мы правильно сделали, что остановились помыть машину, – сказал он.

Когда мы проезжали по широким, освещенным улицам Астаны, в вечернем воздухе развевались сине-желтые казахские флаги.

– Ах, как же здесь славно! – вздохнул очарованный Саша.

– Даже очень, – вежливо ответила я.

Однако в Астане с самого первого момента я почувствовала себя нехорошо, возможно, из-за бесконечных пробок, которые напомнили мне о Москве. После обеда все машины увязли в длинных клаустрофобных очередях. Подозреваю, что городской планировщик намеренно создал дорожную развязку таким образом, чтобы пробки создавали иллюзию делового города, в котором жизнь бьет ключом. Астана была окружена километрами пустырей; вдаль по всем направлениям простирался бесплодный степной пейзаж. За пределами города не виднелось ни машин, ни людей, редко можно было встретить барана или верблюда. Скученное внутри городских границ городское население, состоящее из 750 000 человек, проводит большую часть времени на работе и в бесконечных пробках.

Здания в Астане оказались такими же длинными, как и автомобильные пробки. Одну поперечную улицу от другой разделял целый километр. Невозможно было даже представить себе вероятность пешей прогулки от одной достопримечательности к другой, поэтому пришлось отдать себя на милость пробок. Метро в городе не было. На улице ни одного велосипедиста. Однако мои дурные ощущения были связаны не только с пробками. По всем тротуарам куда-то мчались занятые люди в темных костюмах. Никто из них не поднимал головы. Никто из них не смотрел мне в глаза. Впервые за время своей поездки я вдруг почувствовала себя невидимкой. На самом деле атмосфера в Астане ничем не отличалась от деловой, эффективной и немного грубоватой атмосферы любой столицы, однако мне казалось, что все, что я увидела в этом городе, лишь усиливало мое чувство одиночества. Возможно, причиной было само существование этого города. Столица Казахстана не появилась органически, как, например, Москва или Лондон, формировавшиеся на протяжении нескольких сотен лет. Она была создана искусственно. В 1994 г. Президент Назарбаев решил, что столицу из мегаполиса Алматы (более известной как Алма-Ата) нужно перенести на юг, в маленький, незначительный провинциальный город в Северном Казахстане под названием Акмола, находящийся в 970 км оттуда. Проект был приведен в исполнение в 1997 г., а в следующем году Акмола переименована в Астану, что в переводе означает просто «столица».