— Стой, где стоишь. Прикрывай меня.
Ее вывернуло в последний раз, и Тана снова выругалась. Обычно она могла себя контролировать. Но теперь ее тело ей не принадлежало. Им командовало маленькое существо, растущее в ее матке. Даже здесь, рядом с кровью и смертью, оно напоминало о себе, оно отчаянно боролось за жизнь. И Тану накрыло такое острое и внезапное желание выжить — ради ребенка, — что у нее перехватило дыхание.
Она чуть помедлила, пытаясь успокоиться, думая, как лучше справиться с задачей. Один из огороженных участков должен был занять около двадцати семи квадратных футов. Не то чтобы много, но лучше, чем ничего, потому что, если волки или медведь вернутся до рассвета, удар током по крайней мере задержит их. Настолько, что она или Ван Блик успеют выстрелить.
На случай, если опять пойдет снег, она прихватила с собой два куска брезента, чтобы накрыть трупы.
Установка изгороди требовала много времени. И хорошо — лучше, чем сидеть, таращиться на весь этот кошмар и ждать новых хищников. Осторожно, стараясь наступать в свои же следы, Тана вернулась туда, где можно было поставить рюкзак. Налобный фонарь двигался туда-сюда, в тумане прыгали тени. Птица, вероятно сова, низко пролетела над долиной, хлопая крыльями. Тана подняла глаза, увидела большую тень, которая затем исчезла в темноте.
Ее не отпускало чувство, будто за ней следят, будто за ней наблюдают невидимые глаза.
Она перевела взгляд на утес, где виднелась неуклюжая фигура Ван Блика, бродившего взад-вперед. По спине поползли мурашки. Этот человек был опасен, ничем не лучше хищника. Тана постаралась взять себя в руки. Это все усталость. Гормоны. Повышенный сахар в крови. Жестокость, кричавшая из темноты. Мысль о том, что она должна была убить столько красивых волков, которые просто делали то, что им назначила природа, — выживали. Охотились. Ели мясо.
Сначала она распаковала два куска брезента. Осторожно подошла к телам, бережно накрыла. Потом вернулась к своим вещам, склонилась к рюкзаку, стянула и убрала перчатки. Голые пальцы тут же замерзли, она с трудом развязала мешки с изгородью, принялась распаковывать столбы. Потом подтащила их к трупам, и, с трудом найдя место, свободное от камней, воткнула в землю первый столб под углом в тридцать градусов. Потом перешла к следующему. Установив все столбы, размотала тонкую проволоку, стала натягивать от столба до столба. Это была кропотливая работа, пальцы щипало от холода. Спустя час она разделалась с ней, подключила генератор и пошла к Ван Блику, с ружьем в руках сидевшему на камне под утесом. Фонарь лежал позади него, на булыжнике, и лил свет в кромешную ночь. Она выключила свой фонарь, чтобы сберечь батарейки, села рядом с Ван Бликом. Был почти час ночи, понедельник. Еще по меньшей мере семь часов до бледного рассвета. Если батарейки в фонаре Ван Блика сядут, у нее по крайней мере будет замена.
Часы шли. Стало холоднее. Спокойнее. Больше животные не приходили — как будто до них дошли слухи, что здесь плохое место.
— Первый раз видишь кровь, да, констебль? — тихо спросил Ван Блик.
— Да нет, я просто траванулась.
Он не ответил.
— Думаю, инфекцию подцепила, — продолжала она. — Тут ходит. У Розали, нашего диспетчера, внук заболел.
Зачем она оправдывалась? Она не должна была врать. Могла этому радоваться, гордиться. Хотя утренняя тошнота, черт бы ее побрал, должна была уже прекратиться — все-таки пятый месяц. С другой стороны, а кого бы не стошнило при виде такого? Или это признак того, что ей не стать хорошим полицейским? Не суждено однажды выбиться в детективы по расследованию убийств?
Она подумала о Ван Блике.
— А ты…
— Я жил в Африке, — только и сказал он, и она не стала приставать с расспросами. Прислонилась к холодной скале, мучимая внутренними демонами. По ночам они всегда появлялись. Они изводили ее, убеждали в собственном ничтожестве. Они смеялись ей в лицо, говорили — ха-ха, маленькая полукровка, думаешь, значок, униформа и пистолет сделали тебя кем-то другим? Думаешь, люди не поймут, что ты дочь проститутки, не узнают, как тебя била твоя мамочка? Думаешь, ты чего-то стоишь, маленькая шлюха? Яблоко от яблони недалеко падает, Тана…
Она закашлялась, потом сказала:
— Хочешь, спи. Я посторожу.
— Не думаю, что кто-то из нас рискнет уснуть, — ответил он тихо.
Он был прав. И пусть животные так и не появились, чувство, что они наблюдают из темноты, не уходило. Волки. Медведи. Может быть, койоты. Лисы. Даже росомахи. Где-нибудь через час надо бы бросить еще ракетницу, посмотреть, нет ли здесь кого. Бросить предупреждение. У нее было несколько наготове. Еще шутихи, перцовый баллончик, сигнал-гудок. Ветер вздыхал и стонал в скалах, донося волчий вой. Откуда-то издалека тут же ответили. Связь дикого мира, предупреждение об убийстве в Долине Безголовых. Понемногу мир готовился встретить рассвет, воздушные потоки изменили направление, будто земля ворочалась, готовясь проснуться.
— Ты раньше охотилась, верно? — после долгого молчания спросил Ван Блик. — Видно, что ты из охотников.
Она окинула его взглядом.
— Из охотников?
В его глазах горели озорные искорки. Он шутил с ней.
— А, так ты имеешь в виду, из индейцев.
Он рассмеялся. Она не стала обращать на это внимание. У людей бывает странное чувство юмора.
— Я охотилась с отцом, — сказала она наконец, — с тех пор как мне исполнилось пять. Тогда он впервые забрал меня с собой.
— Забрал?
— Ну, я имею в виду… в дикую природу, на несколько месяцев. Не помню точно, на сколько. — В голове всплыл образ отца, большого, сильного.
— А мать? — спросил он.
— Она была из индейцев, да. Догриб.
Он ждал, пока она скажет что-то еще, но Тана молчала. В голове кружили нежеланные, неумолимые воспоминания о матери.
— Ну, — сказал он, помолчав еще какое-то время; он даже начинал ей нравиться за попытки ее отвлечь, — я так понимаю, тебе доводилось видеть жертвы животных. Тебе не кажется, что с этим убийством… что-то не так?
— Не так?
— Оно какое-то… странное. Нетипичное.
— Никогда не видела убитых ими людей. По-моему, это само по себе ненормально.
— Ты знаешь, почему это место назвали Долиной Безголовых?
— Уверена, ты мне об этом расскажешь.
— В двадцатых годах в нескольких милях отсюда нашли двух старателей. Сидели, прислонившись к утесу, вот как мы сейчас. Полностью одетые, обутые, сумки, молотки, оружие — все при них. Одна беда — голов нет. Просто нет, и все. Только два туловища в такой позе, будто заняты болтовней. А в сумках полно алмазов.
Она повернулась к нему.
— А потом-то нашли головы?
— Не-а.
— Их отрезали, что ли?