Юность Жаботинского - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Тополь cтр.№ 39

В таком случае назвать государя Николая Второго «юдофилом» было воистину самоубийственным поступком. Ведь именно такие «нечистые арийцы» всегда были и будут самыми ярыми антисемитами.

Но вернемся в апрель 1903 года.

«Между тем приближались дни Пасхи, Пасхи 1903 года…»

Молодые люди, собравшиеся на Молдаванке в просторной и пустой комнате, похожей на торговую контору, решили, как написал Жаботинский, «вооружить массу народу… это была, насколько мне известно, первая попытка организовать еврейскую самооборону в России».

Шмуэль Кац, биограф и друг Жаботинского: «На следующее утро Жаботинский пошел с Тривусом просить поддержки у Меира Дизенгофа, преуспевающего уважаемого купца. Дизенгоф предложил Жаботинскому отправиться на сбор пожертвований немедленно. Союз знаменитого Альталены с практичным бизнесменом оказался успешным. В один день они собрали пять тысяч рублей. Затем Жаботинский и Тривус навестили двух еврейских торговцев оружием, которые тоже оказали поддержку незамедлительно».

А Жаботинский в романе «Пятеро»: «Мы поработали на славу: собрали деньги, до пятисот рублей, если мне не изменяет память, – огромная сумма в наших глазах, Ройхвергер, владелец оружейного магазина, подарил нам двадцать револьверов, а остальные продал по дешевке, большей частью «в кредит», без надежды на оплату. Оружейный склад был в той же конторе Генриха: револьверы, ломы, кухонные ножи, ножи для убоя скота. Там круглосуточно дежурили двое, и туда же, юноша за юношей, каждый с “запиской”, с подписью одного из членов “Комитета”, приходили и получали то, что им причитается. Во второй комнате мы поместили гектограф, и на нем размножали листовки на русском языке и на идиш… (Надеюсь, вы и без меня догадались, кто писал эти листовки. – Э.Т.) …Их содержание было очень простым: две статьи из уголовного кодекса, по которым убивший в целях самообороны освобождался от наказания, и несколько слов ободрения к нашей молодежи, чтобы она не давала резать евреев как скот…»

Я не буду спорить со Шмуэлем Кацем, другом Жаботинского, пятьсот рублей собрали Жаботинский и Дизенгоф или пять тысяч. Испытывая пиетет и к тому, и к другому, я все-таки склонен доверять числу 500, что тоже было огромными по тем временам деньгами. Думаю, что когда Альталена-Жаботинский и Израиль Тривус объяснили «уважаемому купцу», чей дом жена превратила в самый известный салон в городе: здесь собирался весь цвет одесской еврейской интеллигенции, – так вот, когда сорокалетнему Меиру Дизенгофу, активисту движения «Ховевей Цион» (Любящие Сион), Жаботинский и Тривус объяснили цель своего визита, Меир Янкелевич достал из кармана 100 рублей и только после этого предложил им отправиться на сбор пожертвований.

«Скоро все ящики в столах у Генриха наполнились “бульдогами” и патронами, – пишет нам Жаботинский о своем опыте создания первой еврейской самообороны в России. – Позже я слышал жалобы, что патроны не все были того калибра, а шестизарядные револьверы наши кто-то назвал “шестиосечками”, но разбирали их бойко, с утра до ночи приходили студенты, мясники, экстерны, носильщики, подмастерья, показывали записки от членов Комитета и уходили со вздутым карманом…»

Пришел и Сережа Мильгром, а с ним нахмуренный парень странного вида: для рабочего человека слишком чист и щеголеват, но и приказчики так не одеваются – на голове каскетка, на шее цветной платок, а штаны в крупную клетку.

– Это иудей Мотя Банабак, – представил его Сережа. – Он нас когда-то гарбузом наградил, помните? Дайте ему шесть хлопушек, для него и его компании, я за них ручаюсь.

На Сережино ручательство Жаботинский бы не положился, но Банабак предъявил записку от Тривуса, с пометкой «важно».

– Это что за тип? – спросил Владимир у Сережи, когда Банабак ушел со своим пакетом. – Не сердитесь – но не сплавляет ли он барышень в Буэнос-Айрес?

– Вы, кабальеро, жлоб и невежда: те в котелках ходят, а не в каскетках. А вы лучше расспросите брандмейстера Мирошниченко про пожар в доме Ставриди на Слободке: кто спас Ганну Брашеван с грудным дитем? Мотя. Пожарные сдрейфили, а Мотя с его компанией двинули на третий этаж и вынесли!

– Что вынесли?

– Как что? Ганну и дите. Мало?

– А еще что? не на руках, а в карманах?

Сережа радостно рассмеялся.

– Правильный вопрос, не отрицаю. Но вам теперь какие нужны: честные болтуны или головорезы с пятью пальцами в каждом кулаке?..

Марко, следующий по старшинству брат Маруси, в штабе самообороны дневал и ночевал и тут же «учился стрелять». Кто-то ему сказал, что это можно и в комнате: надо стать перед зеркалом и целиться до тех пор, пока дуло не исчезнет и останется только отражение дырки. На этом маневре он умудрился разбить Генрихово зеркало, но сейчас же сбегал вниз и купил два – про запас. Успешно ли подвигалось обучение, трудно сказать: как только приходил новый клиент, Марко отрывался от «стрельбы» и со всеми пускался в разговор, тараща вылупленные глаза…

Жаботинскому и Тривусу пришлось вызвать Самойло еще раз: он единственный из комитетчиков умел перевести на «жаргон» прокламацию и начертать анилиновыми чернилами квадратные буквы для печати листовок. Он же, пощупавши гектограф, аппарат для печати листовок, покачал головою: тридцати копий не даст…

Этот гектограф, краски и другие материалы им на фаэтоне привез Шломо Зальцман, тот самый господин с черными усиками, он оказался членом подпольной сионистской организации «Эрец-Исраэль».

«…Самойло, – продолжал Жаботинский, – принес желатин, бутылку с глицерином и еще не помню что, целый час провозился, и на завтра действительно отпечатал высокую кипу фиолетовых листовок… Самойло оказался полезен и стратегически. Пока он варил на керосинке жижу для гектографа, мы обсуждали, где какую под Светлый праздник поставить дружину, одну из них решили поместить у лодочника в самом низу Карантинной балки – лодочник был персиянин и сочувствовал. Самойло вмешался.

– Когда есть балка, глупо ставить людей внизу. Вы их разместите у верхнего конца: сверху вниз удобнее стрелять.

Так и сделали, а впрочем, все это не понадобилось. Погром в то воскресенье состоялся, и кровавый, и до сих пор не забыт, но произошел он в тот раз не в Одессе. Мы устроили последнее ликвидационное заседание, послали сообщить владельцу оружейной лавки Раухвергеру, что уплатить ему долг в пятьсот рублей нам нечем, и попрощались с Генрихом. Он долго жал мне руку и сказал:

– Не благодарите: я сам так рад помочь делу, о котором нет споров, чистое оно или грязное…

В глазах у него было при этом выражение, которое надолго мне запомнилось: у меня самого так тосковали бы глаза, если бы заставила меня судьба пройти по улице с клеймом отщепенца на лбу…»

Да, погром в Пасху состоялся, и даже не один.

Первый случился в ста пятидесяти верстах от Одессы, в Бессарабии, в небольшом городке Дубоссары. Вот бесстрастное свидетельство Интернета: