Хорхе Нури был совсем другим: поэзия возделывала в нем огромное поле, раскинувшееся посреди бескрайней целины хаоса, который он с воодушевлением брался обрабатывать своим поэтическим оралом. И хотя это не всегда бросалось в глаза, он был куда сильнее Марты, он умудрялся относиться к жизни здраво, с такой легкостью, что, пожалуй, сам не отдавал себе в этом отчета. Как же, оказывается, трудно о них говорить! Я-то думал о них без слов, я сам был ими, и в те годы мне было достаточно почувствовать себя, чтобы тотчас же глубоко проникнуть и в их жизнь. И лишь затем, вернувшись из этого мгновенного погружения, я начинал отсчитывать пройденную дистанцию. Но помимо этого, была у меня еще одна причина оставаться рядом с братом и сестрой Вихиль, повсюду следовать за ними по пятам, как подобает внимательнейшему ученику, бывшему тем не менее себе на уме.
Ренато вошел в ванную, когда я уже заканчивал вытираться. Он залез под душ и довольно зафыркал, глядя на меня сквозь струи грязной воды, стекавшей с шевелюры ему на плечи и грудь.
– Хоть бы раз я пришел, и ты не оказался бы в моем душе. Вихили утверждают, что ты это делаешь специально, просто чтобы позлить меня.
– Сволочи они, эти Вихили. А тебе я советую вспомнить о Гераклите, о Темном Гераклите. Вспомнил? То-то же. Я уже не пользуюсь твоим душем. Мои тридцать пять метров нитей теплой воды давно утекли по направлению к реке.
– Ну и удавись ты своими нитями, Инсекто. Пообедаешь с нами? Марта жарит яичницу, а у меня еще осталось мясо – не совсем, кстати, протухшее.
– Я прихватил банку консервированных осьминогов. Говорят, они точь-в-точь как кальмары. Отличная штука: съедаешь, и через полчаса тебя тошнит, как на пароходе в жуткий шторм.
– Через полчаса после того, как ты сюда приходишь, от тебя самого тошнит как от осьминога. Ладно, за консервы спасибо, соорудим салат. Слушай, я ведь полдня ходил по городу, искал цвета, оттенки. Бесполезно! Наш Буэнос-Айрес – абсолютно бесцветен.
– Сегодня вечером будешь писать?
– Я всегда пишу по вечерам, да и хотелось бы поскорее отвязаться от этого кошмара.
– Так и назовешь картину? – не на шутку удивился я; дело в том, что неоконченная картина Ренато все больше пробуждала во мне отчетливое ощущение неясного, не оформившегося в образах кошмара, который невозможно вписать в пространство и время, отчего он не становится менее настойчивым и пугающим.
– Да нет, это я так, к слову. Этой картине я дам какое-нибудь длинное, достаточно литературное название. Вихили уже обещали посодействовать.
– Не делай глупости. Единственное, чего не в силах выдержать картина, – это названия. Пойми, оно тотчас же становится своего рода мысленной рамкой, по крайней мере для зрителей. И эта рамка куда более прочна и опасна, чем та, что сделана из дерева.
– Твои образы день ото дня становятся все совершеннее. – Ренато чуть не задохнулся в густой мыльной пене. – Вообще-то ты прав, название картины не имеет значения. Но сюрреалистическому полотну название требуется – для того, чтобы как-то объяснить тот трамплин, с которого был запущен процесс ее создания. Плохо только, что я этот трамплин сам себе с трудом представляю. Так, только в общих чертах, какая-то мешанина воспоминаний, какой-то невыносимый страх, когда просыпаешься посреди ночи, какое-то смутное предощущение будущего.
– Сдается мне, что и с другими картинами все было так же.
– Нет, представь себе, нет. Вот почему и Марта жалуется, что с этой картиной я сам не свой.
– То есть как – жалуется? Вроде бы она сама только что говорила, что картина ей нравится.
– Понимаешь, она скорее чем-то обеспокоена, но пока что сама не может найти объяснение своим переживаниям. Не знаю: ты в курсе, что Марта – отличный медиум? Хорхе поднатаскал ее в этом деле пару лет назад. Правда, потом они поостыли ко всему к этому.
– По-моему, Хорхе ничего не смыслит в спиритизме.
– Он – нет, зато Нарцисс – да. Они тогда часто встречались с Нарциссом, – сказал Ренато и замер, задумавшись о чем-то, намыленный с ног до головы – в полушаге от душа. Я обратил внимание на выражение его лица, случайно посмотрев в его сторону, надевая рубашку le temps d’un sein nu entre deux chemises
[108]. – Слушай, a ведь я только сейчас понял, что Нарцисс как-то связан с этой моей картиной.
– Как-то?
– Подожди, я еще сам не понял… – Ренато нырнул под душ, запрокинув голову и подставив лицо под струю, шумно хлеставшую по нему упругой плетью. Из-под серебряного занавеса воды он посмотрел на меня, как из-под вуали. – Да, она и вправду была отличным медиумом. Как-то раз она вызвала дух Факундо Кироги, а потом – какую-то Эуфемию. И та наговорила нам таких кошмаров, что хоть стой – хоть падай. А теперь есть у меня такое чувство, что ты вполне созрел для того, чтобы пойти на кухню и приготовить своих знаменитых осьминогов. Скажи Хорхе, пусть зайдет. Я хочу поболтать с ним.
Кто такой этот Нарцисс? Яйца так трещали на раскаленной сковородке, что мы даже не услышали звонка. Сестре Ренато пришлось изо всех сил колотить в дверь, чтобы мы сподобились открыть ей.
– В тот день, когда я не забуду дома ключи, мне придется обратиться к психоаналитику, – сказала она мне, помирая со смеху.
Она принесла апельсины, шоколад, журнал «Эль Огар» и пластинку Лены Хорн. Увлекшись разбором содержимого пакетов, Марта забыла про яичницу, и когда мы вошли в кухню, от сковородки уже валили клубы едкого дыма. Марта, не унывая, счистила остатки неудавшейся яичницы в мусорное ведро и начала все сначала.
– Может, полить сверху шоколадом? – предложила она. – По-моему, должно получиться вкусно. Что скажешь, Инсекто?
– Согласен. А еще – добавь чайную ложку слюны и посыпь корицей.
Сусана собиралась принять душ, но, прислушавшись к ругани Ренато и Хорхе, поняла, что выживать их из ванной будет себе дороже, и принялась накрывать на стол, одевшись в шикарное сиреневое кимоно. Летом Сусана всегда выглядела очаровательно. Зима обычно уносила ее от нас куда-то вдаль и возвращала по весне усталой, тусклой и даже поглупевшей. Я начал помогать ей накрывать на стол в гостиной, превращавшейся на какое-то время в общую столовую, и не упустил возможности спросить, не знает ли она, кто такой Нарцисс.
– Конечно, знаю. Колдун.
– Расскажи поподробнее. Ренато все знает, но почему-то не хочет рассказывать.
– Это спирит, который одно время дружил с Хорхе и Мартой. В основном – с Хорхе. Они познакомились в группе «В‑4», помнишь такую?
– Их поэтические вечера не забудешь, – кивнул я. – Вся эта компания из «В‑4» – порядочные свиньи, включая Хорхе. А что там забыл Нарцисс?
– У них было принято заканчивать свои посиделки сеансом спиритизма. Тут их Нарцисс и радовал. А ты что, ни разу на сеансах не был?
– Был разок-другой, но Нарцисса не видел. Странно, что и Вихили мне о нем никогда не рассказывали.