Андрес взял в руки том под названием «Радуга», книга была мягкой и пахла жиром.
– Никогда не думал, что книга может гнить, как человек, – сказал он.
– Ну уж… – Продавец, похоже, был шокирован, – гнить – есть же слова, вполне пристойные,
обозначающие то же самое,
но эта молодежь, как она любит —
просто для эпатажа, только и всего —
Андрес расхаживал по просторному залу в нижнем этаже книжного магазина «Атенео». «Студенческие годы, – думал он, вытирая ладони, – мои жалкие песо, бумажки по пять песо… А здесь все как тогда. Какую книгу я купил первой? Не помню —
но не помнить – все равно что убить, предать. В один прекрасный день я пришел сюда, вошел в эту дверь, нашел продавца, попросил книгу —
а теперь не помню, какую».
Прислонившись к красноватой колонне из словарей Касареса, он закрыл глаза. Постарался вспомнить. Голова закружилась, и он открыл глаза. Тихонько стал насвистывать:
It’s easy to remember
but so hard to forget
[76].
Но одно из своих первых посещений вспомнил: он купил тогда Эсхила, Софокла, Феокрита, выпущенных в Валенсии издательством «Прометей», по одному песо за книжку, —
а разве не Бласко Ибаньес вел эту серию?
а еще (в другой раз) «Портрет Дориана Грея» в серии «Новая библиотека». Ему вспомнились магазины старой книги, где книги продавались на вес. Там он купил О’Нила, «Двадцать стихотворений о любви», «Сыновья и любовники». И оттуда – сразу в кафе («Официант, пожалуйста, чашку кофе и нож»), разрезать книги, предвкушая удовольствие; какое счастье! Дни были высокими, а нужда только помогала счастью.
«Вкус, аромат сигарет, – подумал он. – И тень деревьев на площади». Он взял книгу из стопки, положил обратно. Каждую минуту приходилось вытирать руки. Он поднял глаза и увидел служащих, ходивших на втором этаже вдоль перил; они походили на насекомых, один насвистывал «Песню Сольвейг». «Вот бестия», – подумал Андрес с нежностью. В «Атенео» он зашел купить последнюю книгу Рикардо Молинари; входя, он остановился в дверях, глядя на шествовавших мимо членов организации «Восемьдесят женщин». Первая несла странный плакат – некоторые газеты уже обсудили его – что-то насчет Сивилловых пророчеств и призывы вступать в их ряды, —
НЕ ТЕРЯЯ НИ ДНЯ,
ИБО И ОДИН ДЕНЬ МОЖЕТ ПОГУБИТЬ ТЕБЯ,
О, ЖЕНЩИНА,
СЕСТРА ВОСЬМИДЕСЯТИ,
КОТОРЫЕ МОЛЯТСЯ, МОЛЯТСЯ —
и все это под музыку, под бешеный треск пластмассовых кастаньет,
О, ЖЕНЩИНА —
а с грузовика, на котором были установлены репродукторы, заунывно вещала прозелитка
[77].
«Очищение, – подумал Андрес, глядя на них. – Чего они боятся, какие знамения разгадывают…» Процессия ненадолго остановилась и потом затерялась, уйдя вверх по улице Флорида. Когда Андрес вошел в «Атенео» (было четыре часа пополудни), еще один грузовик быстро проехал мимо, выкрикивая в усилитель официальное сообщение, в котором упоминались грибы.
– Какая жара, Фава, – сказал Артуро Планес из-за стопки книг серии «Колексьон Аустраль». – Как поживаешь, старик?
– Да ничего. Вот слушаю, что говорят.
– Говорят еще и не такое, – сказал Артуро, протягивая ему большую красную руку, по которой струился пот. – Я сыт по горло разговорами. Ты-то, кажется, живешь не в центре, а мы тут…
– Представляю. Быть продавцом на улице Флорида —
да уж – кошмар, да и только —
– К тому же – продавцом книг, это так скучно, – пожаловался Артуро. – Хорошо хоть в последние дни у нас есть чем развлечься. Ты не поверишь, но на втором этаже —
(он давился от смеха, поглядывая наверх) —
че, потрясающе —
там, наверху, знаешь, притащили. Сказали, мол, – с брачком, что-то в этом роде. И вот с позавчерашнего дня, как поднялся северный ветер…
– И что они делают? – спросил Андрес, рассеянно поглаживая томик рассказов Луиса Сернуды, и вспомнил:
Какой тебе прок от лета,
соловей, на снегу застывший,
коль жизненный краткий путь
не даст свершиться мечтаньям?
– Моются, – сказал Артуро, отступая.
Продавец Лопес прошел мимо со стопкою изданий Капелюша в руках, и две робкие отроковицы шли за ним по пятам, словно боясь, что их книги потеряются. Андрес глядел на них отрешенно. «Все проходит, – подумал он, – и эти угомонятся, сядут изучать реки Азии, изобары —
унылые изотермы». Одна из девушек поглядела на него, и Андрес чуть улыбнулся ей; она опустила глаза, потом снова поглядела на него и окончательно о нем забыла. Он почувствовал: его образ распадается в сознании девушки, превращается в ничто. Капелюш, изотермы, среднее статистическое, Тайрон Пауэр, «I’ll be seeing you»
[78], Вики Баум.
– Че, да ты слушай, что я говорю, – жалобно сказал Артуро. – Ты что, тоже шарахнутый?
– Конечно, – сказал Андрес. – Так, значит, моются?
– Да, посреди конторы. Клянусь тебе всем самым святым. Погляди сам, поднимись наверх, иди, иди, не бойся. Я просто не могу оставить отдел. Иди, и потом мне расскажешь. Кстати, может, купишь какой-нибудь кирпич у меня в отделе?
– А какой у тебя отдел?
– Градостроительство и дорожное дело, – сказал Артуро, немного стыдясь. – Про железобетон и функциональные города.
– Это действительно не по моей части, – сказал Андрес, кладя на место томик Сернуды. «Не знать забот, – вспомнилось ему. – Построить жизнь так, чтобы в один прекрасный день оказаться в каменном доме, а у порога – песчаный берег и водная гладь без конца и края…» Он улыбнулся, услыхав новый лай репродуктора на улице. Монахиня, сопровождавшая перепуганную молоденькую девушку, разглядывала стопки серии «Му first English books»
[79], капельки пота собрались на тонком темном пушке над верхней губой, время от времени нетерпеливым движением она отгоняла муху. Продавец Лопес с сеньором Гомарой закрывали двухстворчатую дверь, чтобы не впускать туман, уже скрывший от глаз противоположную сторону улицы.
Лестница была пуста. Он прошел меж столов и полок безо всякого воодушевления, ища то, что доставляло такое удовольствие Артуро. Перегнулся через перила («Теперь и я похож на насекомое», – подумал Андрес), знаком выразил недоумение. Артуро энергично указал пальцем в сторону служебных помещений. Андрес увидел маленькие окошечки и вспомнил, как однажды просил кредит на покупку Фрейда, Жироду, Гарсиа Лорки; все прочитано, за все заплачено, почти все забыто. Из небольшой двери справа чересчур резко выскакивали служащие, дверь почти примыкала к перилам, и Андресу показалось —