Три цвета белой собаки - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Мусиенко cтр.№ 56

— Я не беременна, не волнуйся. Просто уже часики тикают…

Беспощадные часики, расхожее обывательское выражение, которому уменьшительный суффикс придавал какое-то пошлое и зловещее значение. Часики. Старинные часики еще идут. Старинные часики — свидетели и судьбы.

— А я при чем? — не слишком вежливо отреагировал.

— Извини, конечно, ни при чем. — Марина окончательно расстроилась. Я молчал, ощущая: что-то безвозвратно ушло в эту минуту. И понял, что это — начало конца.

После этого разговора мы встречались еще полгода. Марина настойчиво заводила разговор о том, что ей нужна семья, что она хочет детей. Я упорно отмалчивался, чувствуя себя и негодяем, и жертвой одновременно. С одной стороны, я наслаждался ее красотой и молодостью, а с другой — не мог ей дать то, что превращалось для нее в идею фикс. Когда она раздраженно сделала мне замечание, чтоб не сутулился, я понял: финал не за горами. Раньше ее все во мне устраивало.

— Ты же знаешь, я не могу менять свою жизнь, — сказал я однажды.

— А разве я прошу тебя об этом? — Марина удивилась вполне искренне.

Разумеется, она не просила, но я не мог не понимать, что занимаю чье-то место, а точнее — место отца ее ребенка. Наши встречи становились похожими на дуэли — кто первый успеет нанести удар? Я специально рассказал Марине о том, что у меня родился внук, подробно расписывал его внешность, его характер — и жалел о своих рассказах, видя, как мрачнеет Марина. Она же, в свою очередь, принималась мечтать о том, какие у нас могли бы получиться дети, рассуждала с беспощадностью врача о том, какова вероятность родить здорового ребенка, если матери за 30, а то принималась рассказывать, что дети от родителей с большой разницей в возрасте — гениальны.

— Нам больше не следует встречаться, — заявила однажды Марина, пригубив свое любимое белое вино.

— Жаль, — откликнулся я. — А я только собрался пригласить тебя за границу. Пора расширять горизонты.

— У нас разные горизонты, — буркнула Марина.

Я промолчал.

Спустя три дня мой телефон дзынькнул эсэмэской. «Спасибо за все. Мы больше не увидимся. Прощайте навсегда!» Марина не удержалась от театральщины, и это мне помогло — выспренное «Прощайте навсегда!» забавляло. Я не запил, не бросился ее искать, не стал трезвонить. Подумал пару часов и ответил: Never say never.

Мне думалось, что я отвыкну от Марины, как от прекрасного песчаного пляжа в отпуске — да, было хорошо, да, это подарок судьбы, однако отпуск не может длиться вечно, пора возвращаться к куда более важным делам. Я и вернулся. Хлопоты с маленьким сыном — Костик болел, нужны были хорошие врачи, консультации, лекарства, аналогичная возня с внуком (дети все-таки очень одинаково растут, со схожими проблемами); плюс развод с Аней, долгие объяснения с дочкой, муторные разговоры с Оксаной о том, как нам жить дальше… Я словно попал в дешевый сериал для домохозяек с бесхитростными диалогами, простыми истинами, банальными выводами: дети маленькие — им приоритет; при разводе будь джентльменом; мужчина несет ответственность за тех, кого приручил, кого родил и кого посадил (деревья в смысле).

Я заботился о внуке и сыне, успокаивал дочку, был любезен с Аней, строил планы с Оксаной (наши отношения после рождения Костика и моего развода потеплели, хотя все еще были непростыми) — и мучительно тосковал по Марине. Мне ее не хватало. Не хватало, как простой, экологически чистой, понятной еды — без вкусовых добавок, с природным ароматом, не претендующей на мишленовские звезды, зато согревающей желудок и дающей силу. Спустя три месяца после нашего расставания я стал задумываться: а если бы мы были вместе? То есть не ситуативно, не от свидания к свиданию, а всерьез: стали бы парой, родили бы ребенка, далее по тексту — «в горе и в радости»? А что, если Марина — женщина, меняющая судьбу, а я этого не понял, не рассмотрел, не почувствовал?

Уймись, Марк, говорил мне здравый смысл. Ты же знаешь, что тоскуешь не по несостоявшейся судьбе, а по наркотику, знакомому каждому мужику, — по молодому телу, по неприхотливой неизбалованной женщине, которая была тебе благодарна за десятую или даже сотую часть того, что ты мог ей дать. Отпусти ее и забудь.

А что, если ты упустил Тот Самый Шанс, нашептывало мое сердце. И я сходил с ума, выскакивал за порог, прыгал за руль и мчался к дому, где она жила. Я понятия не имел, сменила ли она квартиру или осталась жить в той, за которую я раньше платил. Мне не удалось встретить ее возле парадного, как обычно бывает в рождественских фильмах. Окна ее (ее ли?) квартиры были темными, если я приезжал вечером. А я обычно вечером и срывался к ней, гонимый страхом: неужели я упустил что-то очень важное? Я парковался неподалеку, наблюдал за людьми, которые шли с пакетами из ближайшего супермаркета, вели за руку смеющихся или хнычущих детей, спускали с поводков собак, выведенных на прогулку, — и те принимались с энтузиазмом носиться по двору и обнюхивать кусты. Бесхитростная, неумолимая, такая одинаковая у всех и такая уникальная у каждого — обычная жизнь проходила перед моими глазами, пока я сидел со стучащим сердцем, облокотившись на руль своего джипа.

Не знаю, что бы я сделал, встретив Марину. У меня не было никаких планов. Возможно, проводил бы ее взглядом, завел бы мотор и уехал, так и не показавшись ей на глаза. А может, бросился бы навстречу с вопросом: «Как ты думаешь, мы будем счастливы вместе? Ты же врач, ты любишь конкретику и ненавидишь неопределенность. Ты видела мое сердце на мониторе. Скажи, у нас есть будущее?»

Прошло полгода, я уже не ездил к дому Марины. Но думать о ней реже не получалось. О ней напоминало многое: песня по радио, которую она любила; афиша кинотеатра, куда мы ходили; реклама медицинских центров… Даже красные сердечки-игрушки в детском магазине! Все вызывало ассоциации с Мариной. Ты ведь можешь ее разыскать в любой момент, говорил я себе. Эта мысль грела: в самом деле, никуда же она не исчезла с лица земли! Даже если у нее кто-то есть, это нам не помеха, как я уже убедился. Однако искать Марину я не торопился. Зачем? Что я ей скажу?

Так я и жил: тосковал по ней, ничего не предпринимал, чтоб вернуть ее, отворачивался от изображений сердечек в магазинах и ждал случая, который подтолкнет мою застрявшую в тоннеле тоску к какому-нибудь выходу.

И дождался деда Луку с его наливкой.

* * *

— Марк, вы заснули, что ли? — с неудовольствием спросила Марина, потянув меня за рукав куртки.

Я вздрогнул, поежился.

— Простите, Мариночка, задумался.

Она удивленно посмотрела на меня. Я никогда не называл ее Мариночкой, и сейчас это прозвучало официально-отчужденно. Собственно, так оно и было. Чтобы сгладить неприятный эффект, я положил ладонь на ее пальцы, сжал:

— Становится все прохладней. Марин, мы тут замерзнем и превратимся в заледеневших ежиков в тумане. И нас станут искать — ваш жених и моя жена. Найдут и всплеснут руками: так вот где они спрятались!

Ко мне вернулось хорошее настроение, тянуло дурачиться. Я был взбудоражен оттого, что пришел из будущего, которое только что пронеслось у меня перед глазами. В этом будущем (для нее) я уже прожил с ней пять лет и знал, какой она стала. И это давало мне упоительное преимущество, которое, впрочем, не имело никакого прикладного значения. Я провел пальцами по лицу Марины, погладил ее распухший от слез нос, легонько щелкнул по нему, как играют с ребенком: