Туда и обратно - читать онлайн книгу. Автор: Лев Троцкий cтр.№ 17

В Няксимвольские юрты мы приехали ночью. Оленей здесь сменить можно, и я решил это сделать, несмотря на оппозицию Никифора. Он всё время настаивал, чтоб нам ехать на оурвинских оленях на проход, без смены, приводя самые несообразные аргументы и чиня мне всякие препятствия при переговорах. Я долго дивился его поведению, пока не понял, что он заботится об обратном пути: на оурвинских оленях он вернётся обратно в чум, где оставил своих. Но я не сдался, и за 18 рублей мы наняли свежих оленей до Никито-Ивдельского, большого золотопромышленного села под Уралом. Это последний пункт оленьего тракта. Оттуда до железной дороги придется ещё вёрст полтораста проехать на лошадях. От Няксимволи до Ивделя считается 250 вёрст – сутки хорошей езды.

Здесь повторилась та же история, что в Оурви: ночью ловить оленей невозможно; пришлось заночевать.

Остановились мы в бедной зырянской избе. Хозяин служил раньше приказчиком у купца, но не поладил и теперь сидит без места и без работы. Он сразу поразил меня своей литературной некрестьянской речью. Мы разговорились. Он с полным пониманием рассуждал о возможностях разгона Думы, о шансах правительства на новый заём.

– Издан ли весь Герцен? – справился он между прочим.

И в то же время этот просвещённый человек – чистейший варвар. Он пальцем о палец не ударит, чтоб помочь своей жене, которая содержит всю семью. Она печёт для остяков хлебы – две печи в сутки. Дрова и воду носит на себе. Да кроме того дети у неё же на руках. Всю ночь, что мы провели у неё, она не ложилась ни на час. За перегородкой горела лампочка, и по шуму слышно было, что идет какая-то тяжелая возня с тестом. Утром она по прежнему была на ногах, ставила самовар, одевала детей и подавала проснувшемуся мужу высохшие пимы.

– Что же муж-то ваш вам не помогает? – спросил я её, когда мы с ней остались в избе одни.

– Да работы ему настоящей нету. Рыбу тут промышлять – негде. За пушниной охотиться он не привычен. Земли тут не пашут, – в прошлом году только первый раз соседи пахать пробовали. Что ж ему делать-то? А по домашности наши мужики не работают. Да и ленивы они, надо правду сказать, не многим лучше остяков. Оттого-то русские девки никогда за зырян замуж не выходят. Что ей за охота в петлю лезть? Это только мы, зырянки, привыкли.

– А зырянки за русских замуж выходят?

– Сколько хочешь. Русские мужики любят на наших бабах жениться, потому что против зырянки никто не сработает. Но только за зырянина русская девка никогда не пойдет. Такого и случая не было.

– Вы вот говорили, что ваши соседи пробовали пахать. Что ж – уродило у них?

– Хорошо уродило. Один полтора пуда ржи посеял – собрал тридцать пудов. Другой пуд посеял – собрал двадцать пудов. Вёрст сорок отсюда до пашни.

Няксимволи – первое место на пути, где я услышал о земледельческих попытках.

Выехать отсюда нам удалось только после полудня. Новый ямщик, как все ямщики, обещал выехать чуть свет, а в действительности привёл оленей только к 12 часам дня. С нами он отправил мальчика.

Солнце светило ослепительно ярко. Трудно было открыть глаза, даже сквозь веки снег и солнце вливались в глаза расплавленным металлом. И в то же время дул ровный холодный ветер, не дававший снегу таять. Только когда въехали в лес, глаза получили возможность отдохнуть. Лес тот же, что и прежде, и такое же количество звериных следов, которые я при помощи Никифора научился различать. Вот заяц путал свои бестолковые петли. Заячьих следов масса, потому что за зайцем тут никто не охотится. Вот целый круг вытоптан заячьими лапами, а от него радиусом во все стороны расходятся следы. Подумаешь, что ночью тут был митинг, и застигнутые патрулём, зайцы бросились врассыпную. Куропаток здесь тоже много, и отпечаток острой лапки там и здесь виден на снегу. Вдоль дороги шагов на тридцать ровной линией, нога в ногу, вытянулся в один ряд вкрадчивый след лисы. Вон по снежному откосу спускались к реке, друг за другом, гуськом, серые волки, растаптывая один и тот же след. Везде и всюду разбросан еле заметный следок лесной мыши. Лёгкий горностай оставил во многих местах свой след, точно отпечаток узлов вытянутой веревочки. Вот дорогу пересекает ряд огромных ям: это неуклюже ступал лось.

Ночью мы снова останавливались, отпустили оленей, развели костёр, пили чай, и утром я снова в лихорадочном состоянии ожидал оленей. Прежде чем отправиться за ними, Никифор предупредил, что у одного из них отвязалась колотушка.

– Что же он, – ушёл? – спросил я.

– Бык – то здесь, – ответил Никифор, и тут же начал обстоятельно бранить хозяина оленей, который не дал в дорогу никакой справы: ни верёвки, ни аркана. Я понял, что дело обстоит не вполне благополучно.

Сперва был пойман бык, случайно подошедший к нартам. Никифор долго хрипел по-оленьи, чтобы заслужить расположение быка. Тот подходил совсем близко, но как только замечал подозрительное движение, немедленно бросался назад. Эта сцена повторялась раза три. Наконец, Никифор разостлал петлями небольшую верёвку снятую с кошевы, и прикрыл её снегом. Потом стал снова вкрадчиво хрипеть и курлыкать. Когда олень приблизился, осторожно ступая ногами, Никифор рванул верёвку, и колотушка оказалась в петле. Пойманного быка на верёвке потащили в лес, к остальным оленям, в качестве парламентёра. После того прошел добрый час. В лесу совсем рассвело. Время от времени я слышал в отдалении человеческие голоса. Потом всё снова затихало. Как обстоит дело с оленем, избавившимся от колотушки? В дороге я слышал поучительные рассказы о том, как приходится иногда по три дня разыскивать ушедших оленей.

Нет, ведут!

Сперва поймали всех оленей, кроме вольного. Тот бродил вокруг да около и не поддавался ни на какую лесть. Потом сам подошёл к пойманным оленям, стал среди них и уткнул морду в снег. Никифор подкрался к нему ползком и схватил вольника за ногу. Тот рванулся, опрокинулся сам и опрокинул человека. Но не тут-то было! Победителем оказался Никифор.

Около 10 часов утра приехали в Соу – вада. Три юрты заколочены, только одна жилая. На бревнах лежала огромная туша убитой самки лося, немного дальше – изрезанный дикий олень; куски посиневшего мяса лежали на закопчённой крыше, и среди них – два лосиных телёнка, вырезанных из брюха матери. Всё население юрты было пьяно и спало вповалку. На наше приветствие никто не откликнулся. Изба большая, но невероятно грязная, без всякой мебели. В окне – треснувшая льдина, припёртая снаружи палками. На стене – двенадцать апостолов, портреты всех монархов и объявление резиновой мануфактуры.

Никифор сам развёл огонь в очаге. Потом встала остячка, пошатываясь от хмеля. Подле неё спали трое ребят, один – грудной. Последние дни у хозяев была большая удачная охота. Кроме лося, добыли семь диких оленей; шесть туш лежат ещё в лесу.

– Почему так много везде пустых юрт? – спрашиваю я Никифора, когда мы выехали из Соу – вада.

– От разных причин… Если кто помер в избе, остяк в ней жить не будет: или продаст, или заколотит, или перенесёт на новый оклад. То же, если женщина, когда нечиста, войдёт в избу, – тогда конец, меняй избу. У них в это время женщины особь живут, в шалашах… А то ещё вымирают остяки шибко… Вот юрты и пустуют.