Лялька работала переводчицей в очень крупной компании. У нее был относительно свободный график, но временами приходилось работать по нескольку дней кряду почти круглосуточно.
– Вот и хорошо! И не надо! – подытожила рассудительная Поня. – Под шампанское мы эту тему один раз уже обсудили. Достаточно! Меня Боря весь следующий день поедом ел.
После их пятничного похода в СПА Боря действительно устроил Поне беспощадный разбор полетов. Пока речь шла о самом факте ночных посиделок с подругами, он высказывался довольно умеренно. Даже с некоторой долей понимания.
Но когда Поня посвятила его в подробности конфликта между Ольгой и Никитой, обычно спокойный и юморной, Боря впал в негодование:
– Правильно говорят, что не бывает женской дружбы! Какие вы подруги?! Вместо того чтобы вправить ей мозги, только подзуживаете! Дуры набитые! Что ты, что Лялька твоя!
Дочери дипломата было непривычно слышать такие эпитеты в свой адрес. Даже от собственного мужа. Однако Поня не стала ни спорить, ни обижаться. По существу, за исключением отдельных нюансов, она была согласна с Борей и испытывала чувство вины перед Ольгой. Это чувство муж продолжал подогревать в ней в течение всего субботнего вечера.
Лялька забеспокоилась на сутки позже, в воскресенье, после того, как услышала по телефону тусклый голос Ольги. Она немедленно позвонила Поне и тем же вечером приехала к ней в Малаховку, чтобы выработать план дальнейших действий.
К ее приезду Боря уже успокоился. Он, конечно, не преминул еще раз высказать свое мнение насчет поведения Ляльки и Пони, однако в выражениях был более сдержан.
– Знаешь, Борька, в целом ты прав. Мы с твоей женой выступили не лучшим образом, – со всей доступной покорностью ответила ему Лялька. – Но насчет женской дружбы поаккуратнее. Ты меня знаешь: если я выйду из себя, могу обратно и не вернуться. По-твоему, мы двадцать пять лет притворяемся?! Гендерный ты шовинист!
– Пили бы поменьше шампанского, меньше было бы проблем, – мстительно бросил Боря и ушел с близнецами на улицу, оставив Ляльку и Поню одних.
Пристрастие к игристым винам было еще одной привычкой, оставшейся с юности. Продавщица ближайшего к институту винного магазина знала всех студентов ИнЯза в лицо.
Однажды, когда подруги были уже на третьем курсе, она сказала подругам, выставляя на прилавок бутылку «Советского шампанского»:
– Девочки, заканчивайте с шампанским. Пора вам переходить на другие напитки.
Девочки ее совету не последовали. Бог миловал, непреодолимой привязанности к алкоголю никто из них не приобрел, но при любом значимом поводе они до сей поры предпочитали что-нибудь шипучее.
Стены ЦДХ огласил истошный крик – близнецы подрались. Поня кинулась их разнимать. Ей на помощь подоспела хлопотливая официантка.
– Мне кажется, за эти раскраски уже полагаются пирожные, – деликатно подсказала она.
– Согласна, – вздохнула Поня.
Официантка взяла Сеню и Тимошку за руки и повела к витрине.
– Не волнуйтесь, мы сами справимся, – успокоила она Поню. – Одна раскраска – одно пирожное.
Сидя за кофе, Лялька и Поня настойчиво обрабатывали подругу. У каждой из них находились свои слова и аргументы, но били они в одну точку – во что бы то ни стало она должна была ехать к мужу. Причем срочно. Ольга больше не спорила. Но и не соглашалась. Прав был мудрый Витаминыч: ее сковал страх. Ей казалось, что прежняя жизнь закончилась, а новая уже никогда не начнется. Если бы Никита еще раз, только один раз, попросил ее приехать! Однако, к сожалению, в этот момент помыслы ее мужа были направлены на совершенно другой объект.
Изабель оказалась отличным гидом. Никите больше не требовалось занимать ее разговорами. Теперь говорила она: рассказывала про строительство Южного канала и подвижничество Пьера Поля Рике, про город Альби и горькую судьбу Тулуз-Лотрека, про обширные национальные парки и уникальный мост в Мийо. Она описывала их завтрашний маршрут и рассказывала истории, связанные с теми местами, которые собиралась показать Никите.
После съезда с автомагистрали их путь лежал в сторону города Ревель. Прямо у его окраин находилась промежуточная цель сегодняшнего путешествия. Окрестности становились все более живописными, но Изабель не замечала ни красоты природы, ни бурного восторга Никиты. По мере приближения к Сен-Фереоль печаль в ее глазах становилась все заметнее.
Ланч подавали на открытой террасе, в саду трехэтажного отеля на высоком берегу.
Никита оценил и романтическую атмосферу, и вкусную еду:
– Прекрасный выбор, Изабель! Изысканное место, просто рай для влюбленных! – многозначительно похвалил он, откладывая в сторону крахмальную салфетку. – И кухня отличная!
Девушка не слышала ни прозрачных намеков, ни восторженных комплиментов. За время ланча она проронила едва ли больше двух слов. Не притронувшись к десерту, Изабель с грустью и нежностью смотрела куда-то в сторону. Ради такого взгляда Никита готов был на многое, но взгляд предназначался не ему.
Обернувшись, он увидел девочку лет четырех или пяти в просторном сарафане и удобных сандалиях. Она тянула за руку молодую женщину, сидевшую за соседним столиком.
– Пойдем, мамочка! Я хочу поиграть с Роки! Он гуляет на берегу!
– Сейчас пойдем, детка, – ласково отвечала женщина, свободной рукой открывая сумку. – Подожди минутку, Генриетта, сначала давай уберем твои волосы и наденем шляпку. На солнце очень жарко!
– Ну, ма-а-м! – затянула девчушка. – Я хочу поиграть с Роки!
Женщина развернула малышку спиной к себе, ловким движением собрала в пучок ее темные кудри, стянула их резинкой и надела сверху белую панамку, выпустив пышный хвостик сквозь прорезь сзади.
– Вуаля! – со смехом воскликнула она, целуя девочку. – Пойдем искать твоего Роки.
Проводив глазами маму с дочкой, Изабель, наконец, вспомнила про Никиту. Тот сидел с озадаченным видом – он уже встречал малышку Генриетту, совсем недавно. «Это ее родная мать или приемная?» – размышлял он. «На мадам Лакомб не похожа. Хотя, кто ее разберет – целомудренная шапочка и суровый корсет могут сильно изменить женщину». Сон и явь сближались с пугающей быстротой.
– Никита! – негромко окликнула его девушка.
– Красивая девочка, – сказал он, не отрывая глаз от удаляющегося кудрявого хвостика, который прыгал вверх и вниз под белой панамкой. – Я думаю, ты была похожа на нее в этом возрасте.
Никак не отреагировав на изящную лесть, Изабель скользнула взглядом по крупным листьям дерева, под которым они сидели. Ее грустный голос прозвучал диссонансом яркому летнему дню.
– Я помню это место с детства, – ответила она. – Три года подряд мы приезжали сюда в августе с мамой. На неделю или дней на десять. Кажется, это дерево совсем не изменилось с тех пор. Оно такое старое, что пятнадцать лет для него как один миг.