Нюансеры - читать онлайн книгу. Автор: Генри Лайон Олди cтр.№ 71

Гном нахлобучил шапочку-крышку.

– Точно так же никто не отказывает Любовь Павловне, когда она приносит газеты в контору Янсона, или Лёве, когда он гонит на работу похмельного могильщика. Позже люди забывают о нас, как о пустяке, не имеющем значения. Назовите это гипнозом, месмеризмом, цыганским чудом, природным обаянием – годится любое слово, но это работает. Вы, полагаю, тоже в состоянии убедить кого угодно в чем угодно. Я прав?

Алексеев смущённо отвернулся.

– И всё же, – пробормотал он, – меня вы поначалу раздражали. Вызывали подозрение. Что со мной не так?

– Да, я отметил это, – кивнул Ашот. – Но ведь мы уже во всём разобрались, правда? Я, нюансер, вас раздражал. Это невозможно, но это случилось. С вами всё так, Константин Сергеевич. Вы уже поняли, почему в вашем случае моё обаяние дало сбой?

– Да, – согласился Алексеев. – Понял.

И попросил, краснея:

– Можно коньячку? Вы предлагали.

2

« Продай, ангел!»

– Ой, лы̀шенько! Горе-горюшко!

Добрая знахарка откупорила четвертную бутыль. В бутыли плескалась мутная, болотного цвета жидкость.

– Терпи, милок! Оно жечься будет.

– Зачем?! Не хочу...

– Так трэ̀ба, для пользы...

Пахну̀ло сивухой и летним лугом. Запах нравился, дразнил, раздражал.

Всё сразу.

– Что это?

– Бимбер[1] на травках! Дело верное, не сумлевайся!

Сюда, подумал Клёст. Сюда я стремился. Сюда добрался под утро, преодолев девять кругов адского лабиринта. И вот сижу, как Люцифер, вмороженный в лёд. Не хочу, а смеюсь: «бимбером» среди фартовых зовут всякую мелочёвку из золота-серебра: колечки, серёжки, крестики...

«Никифоровна!»

Имя, верней, отчество старухи, которую он принял за знахарку, ударило молнией, всплыло из заповедных глубин. Я у неё живу, вздрогнул Миша. Угол снимаю, нет, комнату. Иначе зачем бы я к ней явился? Надо же, забыл, всё забыл. И про Никифоровну, и про разодранную щёку, руку, душу... Не болит. Ну, почти. Или болит, а я привык?!

Пить «бимбер», как опасался (надеялся?) Клёст, ему не пришлось. Старуха смочила настоем чистую тряпицу, взялась смывать кровь, гнать прочь заразу. Бимбер жёг, но терпимо. Бывало и хуже.

– И де ж тебя так угораздило, сердешный? Шо з тобою тра̀пылось?

Клёст честно напряг память: знахарка, Никифоровна, ангел в юбке – секретов от неё у Миши не было.

– С нечистью воевал, хозяюшка. Клыки, когти, рога...

– Господь спаси! Откуда же такое?

– Из самого пекла!

– Матерь Божья, заступница! Як и уцелел-то?

Клёст прослезился. В голосе знахарки звенела вера в Мишины слова: искренняя, высшей червонной пробы. Не часто встретишь родственную душу. Иному чистую правду расскажешь – вот как сейчас! – а он, гад ползучий, в ответ носом крутит да своё твердит: «Не верю!» Нет, Никифоровна не из таких, она сердцем правду чует.

Грязен мир, поганка на поганке. Хорошо, есть кем утешиться.

– Биться пошёл, благословясь. Крестом бился, Божьим словом, а то и кулаками. Всю ночь по городу мотались: то я от них, то они от меня...

– Они? Хто ж они?

– Свора бесовская! Которых побил, которые сами отстали. Расточились под утро с первыми петухами. Ну и сам пострадал, как видишь...

– За веру пострадал, во славу Господню! – в глазах старухи блестели слёзы восхищения. – То тебе зачтётся, як Бог свят, зачтётся!

– Спасибо, ангел мой...

– Ой, милок! Уж полвека никто старую ангелом не звал...

Обработав боевые Мишины раны, Никифоровна занялась перевязкой. Клёст глянул на себя в зеркальце, висевшее на стене, маленькое и мутное. Уверился: краше в гроб кладут. Вид такой, словно зубы болят. Щека распухла, а тут еще и повязка. Никто и не заподозрит, что с ним ночью было: ни люди, ни исчадия гееннские. Последних в городе хватает, Миша в этом успел убедиться.

Бес – главарь, атаман шайки. Его в ад отправить – остальные сами сгинут. Ну, или силы лишатся. Найти бы средство верное! Пули беса не берут, и сосульки не берут...

– Что это у тебя за ножик, ангел?

Закончив латать борца с нечистой силой, Никифоровна принялась за стряпню: резала заранее начищенную картошку, ссыпала грудой в закопченный казанок, где уже ждали желтоватые брусочки сала и крошеный лук.

– А от постояльца спа̀док. Прошлый год туточки мѐшкав. Грошѐй в ньо̀го не було̀, в «дурня» жуликам спустил. Ось и розрахува̀вся[2].

В свете солнца, бившем в окошко, вокруг знахарки сиял золотой ореол. Нож в её морщинистых руках сверкал благородным серебром.

Серебро и есть!

«...и поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся...»

– Продай, ангел! Сто рублей даю!

– Сто рублей?! Божечки!

– Очень уж он мне глянулся! С детства о таком мечтал...

Миша вскочил, метнулся в свою комнату. Не вписавшись в дверь, треснулся плечом о косяк, боли не почувствовал. Лихорадочно зашарил по карманам пальто, изгвазданного до состояния дерюги золотаря. Зажал в кулаке комок «синеньких», ворвался в кухню, не считая, сунул деньги старухе. Схватил нож – как попало, за лезвие. Нет, не порезался. Почему? Да потому что нож тупой!

«...и пламенный меч обращающийся...»

– Оселок есть?

– Есть, як не быть...

Никифоровна всё не могла опомниться. Ком синего счастья свалился на старуху и отбил всяческое соображение. Двигаясь как во сне, она взяла с полки старый оселок, вручила Мише – и тот с усердием принялся за работу. Через три четверти часа нож мог гордиться бритвенной остротой. Волос резал – куда там дамасской стали!

– Спасибо, ангел! Пойду я.

– Да куда ж тебе идти?! Спи, дави бока̀...

– Некогда мне. Дела у меня.

– Недiля[3] на дворе! Яки-таки дела?

– Такие, что ждать не станут.

Клёст втиснулся в заскорузлое от грязи пальто, нахлобучил шапку.

– Ох, да поглянь на себя! Уся пальта̀ в багню̀ци! Дай вычищу. А ты поснѝдай, я горяченького сготовила. Не убегут твои дела!

Уминая картошку, поджаренную в казанке, Клёст наблюдал, как Никифоровна воюет с мерзкой коростой, оккупировавшей пальто. Победа вышла сомнительной, но, вновь облачившись, Миша походил уже не на забулдыгу, проведшего ночь в канаве, а на забулдыгу, проспавшего ночь на полу в трактире.

Клёста это не волновало. Его уже вообще мало что волновало – кроме одного, главного.