Нюансеры - читать онлайн книгу. Автор: Генри Лайон Олди cтр.№ 74

– Наточен он у вас замечательно! Но вынужден вас разочаровать: это не серебро.

– То есть как?!

– Мельхиор. Этот сплав по виду очень похож на серебро.

– Вы уверены?!

– Многие путают. Не вы первый. Отсутствует проба – можете сами убедиться. Есть и ряд других признаков...

Обманула, ведьма! Нет, нет, ангел! Сам обманулся, сам! Бес заморочил.

– А у вас? У вас есть серебро?!

Клёст подался вперёд, намереваясь схватить карлу за грудки.

Тот в испуге отшатнулся:

– Разумеется! Богатейший выбор! Что именно вас интересует?

– Нож!

– Посмотрим, что мы можем вам предложить...

Миша наспех огляделся. Мы? Карла сказал: «мы»?! Кто здесь прячется? Кто таит злой умысел?! Нет, в пещере ни души. Карла безумен, его надо лечить гипнозом. Пустяки, главное – нож... Ишь, какой шустрый безумец! Пара минут, и на стойке тускло поблёскивала, с любовью выложена на отрезе чёрного бархата, дюжина серебряных ножей, большей частью столовых.

– Подлинность мы гарантируем. На каждом имеется проба, а также...

Карла вещал нараспев, словно псалом читал. Клёст его не слушал. Он хватал один нож за другим, взвешивал на ладони, примеривался, удобна ли рукоять, пробовал пальцем лезвие. Седьмым по счёту ножом Миша порезался – и с торжеством воздел над головой хищно изогнутый клинок пятивершковой длины.

– Этот! Беру!

– Замечательный выбор! У вас есть вкус, сударь...

– Сколько?! Сколько стоит?!

Он заплатил, не торгуясь. Сдачу оставил карле, потому что едва серебряный клинок испил крови, как Мишу осенило. Нож был седьмым. Семь – счастливое число. Фарт возвращается. Где ему в прошлый раз пофартило? В «Гранд-Отеле», где же ещё! Именно там он узнал адрес беса. Счастливый нож, счастливое место!

Там ждёт удача.

5

« Лёва никому не скажет»

– Копится, – бормотал Кантор, пока они спускались чёрной лестницей, отведенной для нужд прислуги. – Копится, накапливается, давит... Вам хорошо! Вы еще не поняли, не надышались...

Местечковый капот нюансера, накинутый, словно плащ вампира, на плечи поверх засаленного лапсердака, картуз со сломанным козырьком – всё это больше не казалось Алексееву смешным. Напротив, ему чудилось совсем иное, словно театральный реквизит, перебравшись из комедии в драму, а может быть, даже в трагедию, пропитался и трагическим духом, предчувствием дурного конца.

– Копится, давит. Холодный мир? Тёплый? Какая разница?! Накапливается, требует сброса. Ты не хочешь, тянешь, отказываешься, и вдруг... Это как со рвотой. Однажды понимаешь, что больше не в силах терпеть, сдерживать позыв. И тебя выплёскивает – где бы ты ни был, прилично это или отвратительно, смотрят на тебя или отвернулись...

На стенах темнели пятна сырости. Пахло кислым. Алексеева и впрямь начало подташнивать. Его слегка качало, но рассудок оставался трезвым. Или это был самообман пьяного, уверенного, что уж он-то – как стёклышко?

– Они сгорают, леденеют, прах к праху... Хорошо, если подготовился, нашёл, куда сбросить, в кого! А если нет? Вы понимаете, что это такое: если нет?! Если бросаешь в кого попало!

Вышли, выпали, выбежали на задний двор.

Сюда поварята вёдрами сносили объедки, которые позже забирал возчик на поганой телеге. По мере движения от кухни во двор объедки проходили сложную сортировку. То, что посвежей да повкусней, растаскивали мелкие служащие для членов своих семей, вечно ссорясь при дележе; прочее доставалось бабам-уборщицам, живущим неподалеку, за рекой – многие из них держали свиней, жиревших на ресторанном харче. То же, чем побрезговали и служащие, и свиньи, грузилось по вечерам в телегу.

– Готовьтесь заранее, Константин Сергеевич! Готовьтесь! Иначе будет, как у меня... Видите? Чуете? Невтерпёж! Не в вас же сбрасывать, право слово? Если не удержу, бегите. Я рукой вот так взмахну, вы и бегите. Тут задами к реке спуститься можно, туда и спешите, не оглядывайтесь. Поняли? И никаких вопросов! Бегом бегите...

На склонах реки, как знал Алексеев, рыскали стаи бродячих собак. Голодные, особенно после зимней бескормицы, они, случалось, набегали во двор «Гранд-Отеля», стремясь поживиться отбросами. Собак отстреливали из окон дворницкой; приходили пострелять и швейцары – эту охоту они в шутку звали «кабыздошкой». В последнее время редкая псина рисковала своей драной шкурой, явившись под прицел. Для этого надо было оголодать вовсе, до смертной одури, когда набить брюхо и сдохнуть – одна радость.

Кудлатая дворняга, ухватившая говяжий мосол, была из таких.

– Вот! – оскалился Кантор. – Вот!

Он протянул к дворняге трясущиеся руки:

– Повезло! Смотрите, сейчас вылетит птичка...

Собака бросила грызть. Присела на задние лапы, поджала хвост. Обмочилась от страха. Алексеев ясно видел собачьи глаза, налитые кровью, затёкшие желтоватым гноем. Во взгляде дворняги плескалась беззвучная мольба. Проплешины лишая, густо испещрившие шкуру, полуоторванное ухо – всё взывало о милосердии.

– Вот!

Сейчас она сгорит, ясно понял Алексеев, не в силах оторваться от чудовищного зрелища. Выгорит изнутри, изойдёт вонючим дымом. Или превратится в ледышку. Глаза – стекло, шерсть – сосульки. Сейчас я увижу, как нюансер сбросит накопленный балласт, и несчастный сосуд утратит последнее, что имеет – жизнь...

– Верите мне, Константин Сергеевич?

– Верю! – белый как стена, выдохнул Алексеев.

Кантор расхохотался.

Смех его сорвал собаку с места. Боком, упав, перекувыркнувшись, вновь вскочив на лапы, бедолажная псина чесанула за угол, дворами, к реке. Вослед ей, подгоняя больнее плети, нёсся заливистый хохот нюансера.

Собака сбежала, а Кантор ещё долго смеялся. Успокоившись, он достал носовой платок, вытер лицо и повернулся к Алексееву:

– Что, и впрямь верите, Константин Сергеевич?

– Верю!

– А зря.

Кантор был серьёзен. Лишь в глазах его, усталых и печальных, плясали искорки, подозрительно похожие на блёстки умолкнувшего смеха.

– Доверчивый вы человек. Трудно вам жить, с таким золотым качеством. Ничего мы не накапливаем, никуда не сбрасываем. Ни в человека, ни в собаку, ни в миску с кашей. Чепуха всё это, клоунада. А правда здесь другая. Нюансерство – опиум, дурман. Раз попробовал, два – пристрастился. К нему привыкаешь, прилипаешь всей душой. Не бросить, не отказаться, проще голову в петлю сунуть. Как вы сказали? «Насвистывать во время прогулки»?! Будете петь, играть, насвистывать! Никуда не денетесь, ясно? До конца дней своих...

– До ста двадцати? – не удержался Алексеев. – Или и здесь соврали?