Через некоторое время холмы раздвинулись, и между ними вдруг блеснула полоска дивного бело-голубого цвета.
Джон ахнул и пошатнулся, схватившись за плечо друга.
— Шерлок! Это... Это опять мираж!
— Нет. По карте это уже то самое место... Это уже река. Вперёд!
Они побежали, спотыкаясь, качаясь на бегу, хватаясь друг за друга, пока не вступили в прохладные струи потока, пока вода не дошла им до колен. Тогда оба попадали на колени, наклонились и стали пить. И обоим казалось, что они никогда не напьются.
ГЛАВА 2
Шерлок проспал не меньше трёх часов и спал бы, вероятно, дольше, но внезапно его разбудил хлопок револьверного выстрела, раздавшийся в двух шагах.
Он вскочил, как подброшенный, мгновенно проснувшись, хватаясь за карман, куда он положил револьвер, отданный ему Клеем. Но револьвера на месте не оказалось.
— Шерлок, всё в порядке! — услышал он позади себя голос Джона. — Смотри, как нам повезло!
Молодой человек стоял под соседним деревом, держа в правой руке ещё дымившийся револьвер, а левой поднимая за крыло большую пёструю птицу.
— Я проснулся, а они как раз пролетают над рощей, — объяснил Джон. — Ну, улетели, конечно. А я подумал: вдруг опять полетят? Взвёл курок и стал ждать.
— Постой! — прервал его Холмс. — Или я с ума сошёл, или револьвер был у меня в кармане.
— А я там его и взял, — подтвердил Джон.
— Чтоб мне провалиться! — не выдержал Шерлок. — Я сплю чутко, как кошка, но даже если сплю крепко, меня легче во сне раздеть догола, чем вытащить у меня оружие.
— Это смотря кому, — скромно потупившись, заметил Клей, подходя к товарищу и торжественно вручая ему убитую птицу, которая оказалась довольно крупным австралийским попугаем. — Я не хотел будить тебя, ну вот и взял, не спросив разрешения, взял, а ты и не пошевелился. Это так же верно, как и то, что теперь револьвер опять в твоём кармане.
Шерлок провёл рукой по своим армейским брюкам и неистово расхохотался:
— Виртуоз! Вот попробуй не восхититься, когда мошенник так ловок, что у ищейки на ходу ошейник снимает, а она его и не чует. Теперь, будь любезен, вытащи у меня спички и разведи костёр, а я покуда ощиплю и выпотрошу эту птичку. Думаю, она нас подкрепит.
Попугай действительно оказался достаточно упитанным, а мясо его отменно вкусным. Впрочем, и будь оно жёстким и неприятным, друзья едва ли уничтожили бы его с намного меньшим аппетитом.
— Теперь, — заметил Шерлок, — у нас есть возможность не заявиться в таком жутком виде прямо в Калгури, а немного прийти в себя, провести ночь в этой рощице, утром побриться, освежить одежду и идти с меньшим риском.
Джон согласился с товарищем.
Дождавшись сумерек, они вышли к реке, разделись и выкупались, а затем постирали бельё, почистили всё остальное, вернулись в рощу и, развесив свои тряпки, точно флаги, на ближайшем дереве, в одних закатанных до колен брюках уселись возле слабо потрескивающего маленького костерка.
Вечер был душный, обычный австралийский вечер, каких они встречали уже множество, но оба вдруг почувствовали его особенность: это был первый вечер свободы... Те, что застигали их в пустыне, в дороге, в счёт не шли: тогда перед беглецами стоял вопрос — добраться или умереть. И хотя смерть тоже несёт в себе свободу, ту единственную, полную, о которой иной раз мечтает человек, истощив свою волю и силы, оплакав свои желания, но о такой свободе друзья не мечтали, не за ней отправились они в свой ужасный путь. Нынешний вечер пришёл поздравить их с победой. Конечно, опасность ещё была велика: их могли поймать и в Калгури, и в Мельбурне, куда они собирались ехать из столицы золотоискателей, и в Лондоне. Правда, если бы их и не поймали, им обоим предстояло снова отдать себя в руки закона, и если Джон мог ещё надеяться заслужить снисхождение Фемиды, то Шерлоку рассчитывать на неё не приходилось: он сам обманул сию слепую и одновременно всевидящую богиню, обрушив её меч на свою голову. Но всё-таки сейчас, сию минуту, они ощущали себя свободными, свободными нелёгкой ценой, и этот вечер свободы стал их праздником.
Некоторое время оба сидели молча. Клей первым нарушил молчание:
— Жаль, нечего выпить, — сказал он. — Я бы выпил за тебя.
Шерлок беззвучно рассмеялся:
— Если бы тебе, скажем, полгода назад сказали, что ты захочешь за меня пить, ты что бы ответил на это?
— Хм! Сказал бы, что выпью с удовольствием за упокой твоей души. Прости, но это — правда. Ну, а если бы тебе сказали, что ты потащишь Джона Клея на своих плечах через Великую австралийскую пустыню и отдашь ему последнюю каплю воды, которая, кстати, причиталась тебе, что сказал бы ты?
— Я бы посоветовал тому, кто сказал мне такое, пить на ночь успокоительное, — ответил Шерлок.
Оба расхохотались.
— Странно, — задумчиво проговорил Джон. — Когда я вижу, как ты воспринимаешь мир, как ты смеёшься, ходишь, садишься и встаёшь, когда я слышу твой голос, мне кажется, что ты не старше меня, но когда вдумываюсь в наши отношения, мне начинает казаться, вернее, я начинаю чувствовать то, чего давно уже не чувствовал.
— Что именно? — спросил Шерлок.
— Что у меня есть отец.
Тонкие губы Холмса едва заметно дрогнули:
— Тому, кто мог бы стать моим сыном, теперь тоже должно быть около тридцати лет.
— У тебя был ребёнок? — встрепенулся Джон.
— Нет, — покачал головой Шерлок. — То есть, он был, но не мой. Просто я любил его мать. Наверное, любил. Это было странное, сильное, странное, глубокое чувство, и оно оставило память навсегда. Не память даже... рану...
— А кто была эта женщина? — Джон явно заинтересовался.
Шерлок присвистнул.
— Длинная история. Впрочем, если хочешь... Я давно уже думал тебе рассказать. Это началось чуть больше, чем через год после того, как я остался в Лондоне один.
— Ты остался один в Лондоне? — изумился Джон. — Но у тебя же была семья!
— Да, — кивнул Холмс. — Была. Отец и мать. Брат и сестра. Я был младший. Майкрофт на семь лет старше меня, Элизабет — на пять. Была. Теперь она на тридцать лет моложе. Моя сестра великолепно рисовала. Могла бы стать неплохим художником. Наш прадед, дед моей матери, был художником. Может быть, слышал? Бернье.
— Слышал! — Джон был удивлён. — Французский художник. Так, значит, твоя мать была француженкой?
— Наполовину. Её бабка вышла за англичанина. Мама тоже хорошо рисовала, но не так, как Бетси. Сестра и вышивала замечательно. Делала вышивки гладью по своим же рисункам, продавала их и тем помогала отцу. Он работал бухгалтером, и был человеком прозаическим. Майкрофт в него. Мы жили, в общем, неплохо. Я с шести лет учился играть на скрипке, удивляя всю родню: откуда в семье скрипач, никто не понимал. Мой учитель говорил, что у меня большое будущее. Казалось, всё сложится просто и удачно. Но вот в один год умерли родители — мать от почек, у неё были больные почки, и она всю жизнь не обращала на это внимания, отец — от сильной простуды, он простудился вскоре после похорон мамы. Мне было десять, Бетси — пятнадцать, Майкрофт уже считал себя мужчиной, как же — семнадцать лет, блестящее поступление в колледж после блестяще законченной школы. Он не хотел бросать учёбу, я — тоже, и мы оба пошли работать. Майкрофт вечерами переписывал счета в какой-то конторе, а я играл в «Ариадне».