100 рассказов из истории медицины  - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Шифрин cтр.№ 64

Спор был решен практически в поединке. 27 января 1916 г. в зоопарке Бронкса (Нью-Йорк) случилось ЧП. Когда смотритель Джон Туми чистил террариум, недавно отловленный техасский гремучник укусил его в большой палец руки. Старший смотритель тут же высосал рану и наложил давящую повязку, штатный врач впрыснул противозмеиную сыворотку Кальмета, но пострадавшему стало хуже. Явные признаки внутреннего кровотечения, рука раздулась от отека. Совершенно случайно в тот день Витал Бразил оказался в Нью-Йорке на научной конференции. И при себе имел образцы сыворотки против укуса каскавеллы, почти что родной сестры техасского гремучника. Главный герпетолог зоопарка тоже присутствовал на той конференции и одолжил у Бразила его препарат. Вскоре Туми вернулся на работу в зоопарк.

Эта победа прославила Витала Бразила на весь мир. Его лаборатория превратилась в Институт Бутантан и стала знаменем Бразилии. Это привлекло щедрое госфинансирование. Бразильцы организовали не имеющую аналогов в мире службу сбора змей. Любой желающий мог помочь институту, отловив рептилию и переслав ее Виталу Бразилу в казенном ящике за казенный счет. Таким образом до сих пор одних жарарак институт получает по 12 тысяч штук в год. Из них выдаивается до шести литров бесценного яда.

Когда в 1930-х гг. выдающиеся немецкие химики бежали от нацистов, Витал Бразил пригласил их изучать пептиды яда жарараки: если ее укус разрушает систему кровообращения, яд наверняка содержит вещества, полезные для лечения сердечно-сосудистых заболеваний.

Однако близкие отношения с руководством страны оборачиваются зависимостью. Когда к власти пришли популисты, они провозгласили, что институт должен не заниматься какими-то там пептидами, а делать то, что нужно простому народу: сыворотки. Одних химиков из Бутантана сократили, другие выехали за границу. Открытый ими в яде жарараки брадикинин-потенцирующий фактор стал новым препаратом для гипертоников уже не в Бразилии, а в Англии. Так появился каптоприл, который выручает больных-сердечников при гипертоническом кризе.

21 июня 1894 г. человек впервые увидел в микроскоп бациллу – возбудителя чумы. Материал для анализа был добыт в склепе нелегально, за мзду. Ученый, сделавший это открытие, действовал в одиночку: единственный помощник обокрал его и скрылся. Другие ученые смеялись над ним. Врачи устроили так, чтобы он держался подальше от больницы. И все же Александр Йерсен сумел впервые в истории вылечить больного чумой, а обнаруженный им «сатанинский микроб» называется Yersinia pestis.

Третья пандемия чумы началась на крайнем юге Китая, в провинции Юньнань, когда там в 1856 г. взбунтовались мусульмане-хуэйцы (дунгане). Поскольку вымирала мятежная провинция, правительство сначала не делало ничего. А когда восстание подавили и инфекция перекинулась на центральные области страны, меры принимались только кое-где на местах. Как рассказывал китайский первый министр Ли Хунчжан, бывший тогда губернатором столичной области, в Запретный город о чуме не докладывали, чтобы не расстроить императора: «…поумирали десятки тысяч людей, а я всегда писал богдыхану, что у нас все благополучно, и когда меня спрашивали: нет ли у вас каких-нибудь болезней, я отвечал: никаких болезней нет… все население находится в самом нормальном порядке».

Чума являлась с марта по август. Если год выдавался сухим и дожди не смывали мусор, который за зиму скапливался на улицах, город наводняли крысы и мыши. Сначала эпидемия убивала их, затем, набрав силу, перекидывалась на свиней, а там и на человека. Так было много лет подряд, и в 1894-м чума наконец перемахнула границу. С января она бушевала в Кантоне (Гуанчжоу) – южных воротах страны, где к июню сгубила 80 тысяч человек. Многие, спустившись на 140 километров по реке, нашли приют у родственников в Гонконге, который тогда был британской колонией.

Главным врачом Гражданского госпиталя Гонконга и вторым лицом санитарной службы колонии был молодой горячий шотландец Джеймс Лоусон (1866–1935). Он разделял теорию Пастера о том, что чуму вызывает некий микроб, а не «миазмы», ожидал, что рано или поздно этот микроб завезут в Гонконг, и заблаговременно съездил на разведку в Кантон, чтобы изучить симптомы тамошней формы чумы. Инкубационный период от четырех до шести суток, затем прострация, слабость, воспаление языка и покраснение слизистой. Резко взмывала температура, сознание путалось, «очумевший» бредил. В паху (обычно), реже под мышками или на шее возникал бубон, за сутки вздувавшийся до размеров куриного яйца. По нему чуму и узнавали. На второй день – рвота и диарея; если больной совсем не мог их контролировать, это значило смерть в течение 48 часов, а часто быстрее. Если удавалось протянуть пять-шесть дней, бубон размягчался. Его можно было проколоть, чтобы спустить гной, и следовало долгое мучительное выздоровление. Но так бывало редко: даже в больнице смертность доходила до 95 %.

7 мая Лоусон вернулся из Кантона, а уже 8-го диагностировал в своем госпитале чуму у нового пациента по фамилии Хун и немедленно его изолировал. Но этот Хун был разнорабочим в госпитале, доверял европейским докторам, тогда как 200 тысяч китайцев, населявших Гонконг, придерживались только традиционной медицины чжун-и. На весь город была одна больница с персоналом, практиковавшим чжун-и. Располагалась она у подножия застроенной трущобами горы Тайпиншань и носила название Дунхуа.

Это заведение представляло собой четыре двухэтажных домика. Что в них творилось, санитарная служба не знала, потому что китайские лекари давали колонизаторам недостоверную статистику. Главная проблема традиционной медицины состояла в том, что чжун-и не признавала существования возбудителей инфекций. Поэтому в Дунхуа не было ни приемного покоя, ни отдельного корпуса для заразных больных. Когда 10 мая Лоусон явился туда с проверкой, он обнаружил в разных домиках сразу 20 умирающих от чумы.

Больницу Дунхуа нужно было немедленно закрывать как рассадник инфекции, а заразившихся выявить и поместить на госпитальном судне «Гигиея», которое Лоусон предложил отогнать от берега на середину бухты. Но не тут-то было. Китайцы в массе своей верили, что заморские черти (как называли они европейцев) вырезают у чумных брови и печень, чтобы лечить своих. Более того, так думали и некоторые просвещенные китайцы, работавшие в колониальной администрации. На совещаниях они стояли насмерть против закрытия Дунхуа.

10 мая в Гонконге объявили эпидемию, подняли в гавани черный флаг и прекратили доступ китайцев с континента. 12-го больных из Дунхуа все же перевели на госпитальное судно, однако началось вооруженное сопротивление. Белые врачи ходили по улицам только с револьверами. Сторонники (а также, видимо, представители) традиционной медицины расклеили на стенах трущоб Тайпиншань плакаты с призывами не пускать на порог западных медиков, потому что они якобы взрезают животы беременным женщинам и вырывают у малых детей глаза. А между тем трущобы надо было обыскать, так как там явно бушевала эпидемия. Трупы уже валялись на улицах, среди полчищ дохлых крыс.