Трудное время для попугаев - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Пономарева cтр.№ 31

Самым противным было другое. На стене висела картина – море, взъерошенные облака с приметами близкой грозы и безрассудный баркасик, прущий в баклажаново-синий горизонт. Шошин хищно вглядывался в эту картину, а потом… Это не было ошибкой, это было всегда, в какой бы части комнаты Надя ни находилась! Потом он быстро, мгновенно скручивал Надю взглядом, чтоб тут же со скоростью взгляда переправить ее на этот баркас. И переправлял! Надя почти явно начинала чувствовать качку и страх потонуть в пучине. А мама не понимала, даже не догадывалась, КУДА он ее переправлял. После этой процедуры Шошин расслаблялся, позволял себе даже улыбаться неверной улыбкой лунатика на карнизе небоскреба. Этот Шошин не приходил, как приходили в их квартиру другие, даже незнакомые люди. Он, казалось Наде, в нее проникал, имея тайную, но твердую цель незаметного разрушения.

Раньше в их квартире двери в комнаты закрывались только на ночь – и то условно. Сколько раз, проснувшись утром, мама шла вытаскивать Надю из массивного, покрытого пледом вольтеровского кресла соседей. Надя утверждала, будто не помнит, как очутилась в нем. А когда мама однажды тяжело заболела гриппом, Надю переселили в «задвижку» – узкий кабинетик Федора Ивановича за большой комнатой. Узость «задвижки» усугублялась книжными стеллажами. Старинный письменный стол со львиными ногами закрывался сверху полукруглой крышкой, как хлебница. Медные круглые ручки на ящиках стола никогда не были холодными. В темноте, когда Надя ложилась спать, они поблескивали, отражая им одним видимый свет. Даже потом, когда мама поправилась, Наде разрешалось делать в «задвижке» уроки или даже просто читать. Если же в кабинете работал Федор Иванович, Наде казалось, что даже в своей комнате она слышит поскрипывание правой львиной ноги и отчетливо видит на столешнице круглое чернильное пятнышко, похожее на зрачок.

Но являлся Шошин и плотно прикрывал дверь. И научил это делать маму. А мама – Нину! Только Надя и Федор Иванович по-прежнему распахивали двери, как бы утверждая: ничего не изменилось, так будет всегда!

– Приходи, почитай! – предлагал Наде Федор Иванович, зная, что у них опять Шошин.

Даже Федору Ивановичу она не говорила про баркасик, хотя он наверняка бы понял. Но она чувствовала: нельзя! Предстояла борьба один на один, и если расскажешь – ослабнешь. Когда-то он сам учил Надю: «Убирай свою удачу вовнутрь. Пусть отогреется – еще больше вырастет. А будешь кричать на каждом перекрестке – упустишь!» Вот и с бедой, наверное, так же. Не раскисать, не расслабляться, оглянуться на себя, оглядеться – должна же где-то быть точка опоры, точка неуязвимости, недосягаемости зла! Иногда Наде начинало казаться, что эта точка – в кухне. Собираясь там вечерами за приготовлением еды, все по-прежнему улыбались, шутили, рассказывали всякие случаи, читали вслух газету. «Шошин пришел и ушел, – думала Надя в такие моменты, – а мы опять вместе. И ничего не случилось». Но тут вдруг Нина среди полного благополучия, разложив макароны с котлетами в две тарелки, отправлялась ужинать в комнату, вслед за ней, унося чайник, неуверенно, но все же уходил и Федор Иванович. И тут уже не имело значения, открыта у них дверь или закрыта. Они были У СЕБЯ! А Наде с мамой, соответственно, оставалось тоже быть У СЕБЯ!

«Вот видишь, – хотелось ей крикнуть, – видишь, что натворил этот твой детдомовский друг!» Да, так и сказать – не Шошин, а именно «детдомовский друг», потому что и козе понятно, какой это друг, если он только все портит…

– Мам! – неожиданно для себя, помогая развешивать белье, почти взмолилась Надя. – Ну чего он все ходит? Жениться, что ли, хочет?

– Ну что за глупости, Надя, – невыносимо мучительно покраснела мама. – Он мой друг, хороший, между прочим, человек, не понимаю, почему ты так относишься к нему. А кстати – уроки ты сделала? Что у вас завтра – геометрия? Сядь поучи, у тебя ведь там тройка?

– Тройка у меня по физике. Была, я ее закрыла. И если хочешь знать, он не любит тебя! Не любит тебя! Не любит. Я вижу, от него пылью пахнет и касторкой!..

Какой еще касторкой? Она и знать не знала, как пахнет эта касторка! Просто хотелось, чтоб побольнее, чтоб разбудить ее наконец. Если б она не покраснела так непоправимо! Зачем он ей – красивой, необыкновенной, с потрясающими синими глазами, ей, умеющей неповторимо ходить под дождем без зонта, передразнивать известного всей стране юмориста? Да мало ли чего еще умеет она!

– Мама, прости! – Надя поймала ее руку, мелькнувшую над простыней с прищепкой, но тут же отпустила. Это была чужая, холодная рука.

Надя зашла в комнату, оставила записку: «Я у Люси» – и вышла из дома. Невесело было идти в чужое благополучие, когда у тебя на душе не то что кошки – тигры скребут! Но и всю ночь одиноко сидеть на сырой лавке… Подумала даже: а не пойти ли переночевать к Люськиной бабушке? Но мама не знала того телефона, и еще было страшно бабкиных взглядов, этих рентгеновских просвечиваний души. Поэтому она пошла все же к Люсе. И, ворочаясь под жарким одеялом, все прислушивалась, не зазвонит ли в коридоре телефон.

Утром Надя забежала домой – переодеться и взять школьную сумку. Мама ждала ее. Она не ушла, вопреки Надиным опасениям, в свое молчание, наоборот, подошла к ней, притянула к себе за пуговицу на кофте:

– Эх ты, злюка!

Надя никогда не была слишком уж ласковой или сентиментальной, но именно сейчас ей невыносимо захотелось провести весь день с мамой! Просто сидеть на диване и гладить ее руку или куда-нибудь вместе отправиться, до позднего вечера…

– Давай сегодня я прогуляю!

– И я, – засмеялась мама, – должна ответить тебе «давай»! На что ты меня подбиваешь?

Уже опаздывая, Надя подошла к стене – как это ей раньше в голову не приходило! – и сняла с гвоздика картину с морем и баркасом. На обоях осталось темное квадратное пятно.

И мама ни о чем ее не спросила, даже не удивилась!

7

– Дай сюда, копуша! – Люська отобрала у Нади швабру с накрученной на нее тряпкой и широкими сильными движениями стала намывать лестничный пролет.

Швабра мокрым своим концом то взмывала в воздух, то вновь смачно шлепалась на кафель, покрывая все вокруг грязными брызгами. По светло-зеленой стене, которую Надя только вчера оттирала, ползли друг за дружкой тяжелые темные капли. Швабра металась, как зверь в засаде, громко, с вызовом ударяясь в чужие двери. Одна дверь приоткрылась, из нее высунулась удивленная детская голова… Собаки в недрах квартир подняли лай. Люська хохотала, ведро, подталкиваемое ногой, звенело и грохотало на выщербленном полу, и в конце концов это ведро, задетое в рвении шваброй, перевернулось и покатилось, отсчитывая ступеньки, выплескивая из себя коричневую жижу… Они не успели его словить, как оно победно влетело в только что раскрывшуюся дверь на третьем этаже, подскочило и аккуратненько стало у ног изумленной хозяйки.

Хозяйка запоздало отскочила в сторону, словно это было не ведро, а бомба, и ударилась ногой о галошницу.

– Девочки, что вы здесь хулиганите?

– Извините, мы не хулиганим. – Надя виновато подхватила ведро. – Нечаянно получилось.