Узник Двенадцати провинций - читать онлайн книгу. Автор: Франсуа Плас cтр.№ 56

Страница

Несколько минут было тихо, и мы уже подумали, что опасность миновала. Но вдруг широкий склизкий хлыст, взметнувшись, обвился вокруг основания мачты. Йорденс вонзил в него нож, потом схватил топор, в несколько мощных ударов перерубил щупальце, и оно соскользнуло в воду. Освобожденный баркас покачнулся, но выстоял и снова заскользил по волнам, и тут откуда ни возьмись появился еще один кракен. Три чудовищных щупальца обрушились на палубу, извивающиеся, как змеи, толщиной с бревно, одно добралось до лоцмана, стиснув его в безжалостном объятии. Я бросился на него, вооруженный одним только ножом, в то время как Йорденс рубил топором два других, опутавших мачту, и тогда вцепившаяся в нас тварь высунула из воды голову, я увидел ее страшные глаза под струями дождя, бледные, холодные, бездонные, такими же, наверно, были глаза Анку, а баркас накренился, завалился, море и небо поменялись местами, и я, вцепившись в веревку, которой была перевязана книга Кожаного Носа, пошел ко дну. Вода заливалась в нос, в рот, в уши, в легкие, наступила полная темнота, свинцовая пуля в спине, тяжелея с каждой секундой, тянула меня все ниже в бездну, и одна фраза, повторяясь без конца, еще билась в ритме моего обезумевшего сердца:

Бухта Мертвых – туда, как говорят, возвращаются души моряков, погибших в море. Настоящим моряком я никогда не был, но именно там нашли меня апрельским вечером 1918 года, едва живого, вцепившегося в клеенчатый сверток, который чудесным образом послужил поплавком. Сборщик водорослей подобрал меня на берегу. Он взвалил меня, как мешок, на свою лошаденку поверх корзин с водорослями; так я и ехал, ноги болтались по одну сторону, голова по другую. Наверно, эта тряская дорога и покачивание скрипучих корзин в мерном ритме тяжелых подкованных копыт и заставили меня исторгнуть воду, наполовину заполнившую мои легкие.

Малый – звали его Жакез – положил меня у дверей часовни в Плогофе и отправился дальше со своей клячей. Кто-то другой пришел ему на смену. Этот кто-то, должно быть, счел мое состояние достаточно плачевным и наверняка имел возможность меня перевезти, потому что в конечном счете я очнулся в десятке километров оттуда несколько дней спустя, в больнице Бреста, в большой палате, пропахшей эфиром, потом и жавелевой водой, где нервно сновали женщины в белых одеждах и огромных чепцах. Здесь вытаскивали с того света не только утопленников, но и раненых, их было много, иные с такими страшными увечьями, что и не поймешь, где и чем их так отделали. Я лежал с перебинтованной спиной и грудью, часто и неглубоко дыша в полусне, прерываемом криками невидимых чаек. Надо мной склонился мужчина в белом, достал из кармана кусочек свинца с неровными краями и поднес его, держа большим и указательным пальцами, к моим глазам. Сквозь занавески на высоких окнах за его спиной сочился бледный, трепещущий свет. Его голос шел откуда-то издалека, и я боролся изо всех сил, пытаясь утвердиться в этой зыбкой реальности, где почему-то говорили на французском языке, который я учил в школе.

– Вот что было у вас под лопаткой. Пришлось оперировать. Я извлек эту штуку. И два ребра у вас сильно повреждены. Видит Бог, пули я видывал всякие, но такой – никогда. На вас напали пираты или вы попали в перестрелку в лавке антиквара? – пошутил он.

Я был еще слишком слаб, чтобы ответить, и с трудом улавливал смысл каждого слова, но понимал, что, расскажи я все, мне бы никто не поверил. Одна из сестер шепнула хирургу на ухо, что я потерял память. Я шевельнул рукой, согласно моргнул и вновь погрузился в дрему.

Через месяц меня выписали, вернули мне мои вещи, завернутый в клеенку атлас Кожаного Носа и порванное пальто, и дали новую одежду: куртку, которая была мне велика, тиковую рубашку, штаны из толстого сукна, пару башмаков. Откуда все это взялось, я понял сразу: ребят, которым больше не нужны были одежки, прибывало тысячами каждый день.

Я отправился на поиски матери, нашел консервный завод, где она работала, оттуда меня послали к ее квартирной хозяйке, и та сказала мне, что ее унес грипп. Я пошел на ее могилу. Рядом с ее именем на камне было выбито имя отца. Она ли ушла к нему в тот иной мир и плавает с ним в темных водах рука об руку, или он пришел и лег к ней под землю, чтобы наконец согреть ее? При жизни мать с отцом виделись нечасто, она ждала его дома, а он тянул сети в любую погоду, а если они и бывали вместе, то лаялись. Нет, скорее всего, никого больше там не было, только ветер, уносивший мои слезы, и далекий шум прибоя вокруг могильного камня. Я положил на него букетик вереска и пожелал им покоиться с миром.

Я вышел с кладбища; в нашей деревне, как и во всех, где я побывал по пути, не осталось ни одного здорового мужчины. Только женщины, дети, старики да несчастные калеки. Все видели, что я вернулся, но, поскольку я ни с кем не разговаривал, решили, что у меня не все дома и память я потерял.

Не было ни одной жизни, которую не потрясла война, ни одной семьи, которая не понесла утраты. Моя маленькая трагедия не имела веса в этой большой общей беде. Меня это устраивало, потому что объясняться я не хотел. Я находил работенку там и сям, чтобы прокормиться, впроголодь, конечно, ведь в это скудное время в изобилии была только нужда.

Дом старого Браза потихоньку разваливался, зарос мхом и крапивой, посреди жилой комнаты вырос кустик орешника, кровать-сундук была сломана, все углы затянуты паутиной. Две недели я косил и корчевал, выносил мусор, жег кусты и сорную траву. В ящике буфета лежали три заплесневелых конверта. Адреса на них были размыты от сырости. Я высушил их, потом вскрыл, постаравшись не повредить письма, что было нелегко – все они прилипли изнутри к конвертам. Два письма были адресованы старому Бразу: одно оказалось ошибкой военных властей, какой-то служака дал маху, прислав ему официальный приказ о мобилизации с предписанием немедленно прибыть в расположение части; второе – от нотариуса, который подтверждал, что его последняя воля исполнена, и поручал отпеть его господину кюре (святая простота этот нотариус!). Третье письмо предназначалось лично мне, оно было послано на адрес старого Браза Лоиком Кермером:

Старина Гвен, я не уверен, что еще буду топтать землю, когда ты прочтешь эти строки. Пользуясь увольнительной в Париже, пишу тебе письмецо. Завтра я возвращаюсь на фронт, читай: в ад. Мы сидим в окопах, как крысы, нас косят из пулеметов, травят газами, бомбы падают нам на голову и превращают товарищей в кровавое месиво. Это чертова лотерея, в которой наверняка вытащишь не тот номер, не сегодня, так завтра. До сих пор часы старого Браза приносили мне удачу. Я знаю, что они твои, и сожалею обо всем. Я верну их тебе, когда кончится война. Ты только не удивляйся. Честно, мне жаль, что мы тебя обижали. Мы дразнили тебя Перхуном, а здесь полным-полно славных парней, выхаркивающих свои легкие, и поверь, от этого никому не смешно. Не суйся сюда, если только можешь этого избежать. Держись подальше. Никто больше не знает, за что мы идем на смерть. Если получишь это письмо, напиши мне, что сталось с Ивоном, я давно не получал от него вестей.

Страница