Узник Двенадцати провинций - читать онлайн книгу. Автор: Франсуа Плас cтр.№ 49

Я нашел сложенную вчетверо карту там, где ее спрятал, между старой обложкой и титульной страницей. Бретань казалась мне теперь очень далекой и, скорее всего, недостижимой. Здесь, в Антвалсе, можно было пустить корни и жить, как говорил мне Матиас, и, наверно, жить припеваючи. Я провел пальцем по сетке каналов и созвездию озер и болот к морю, отыскал даже городишко, где меня подстрелили. Я был тогда совсем недалеко от цели, река текла к морю, там я бы снял коньки, а дальше – проще, нашлась бы посудина и не отвернулась бы удача, на запад, на запад, вдоль песчаных берегов до самой Франции, а там, в поисках края света, непременно придешь к мысу-трезубцу, к Finis Terrae моей родной Бретани. Но зачем и что меня там ждет? Холод и голод, сопливый нос зимой и пустое брюхо летом. Святоши, нищеброды и лиходеи. Халупа-развалюха и могила знахаря. Ей-богу, можно жить и получше.

И тогда я сжег карту, точно так же, как мы сожгли чучело смерти.

Со злобной радостью я смотрел, как она превращается в пепел.

И пусть старый Браз больше не докучает мне.

Однажды вечером, когда я встретился с Йорном в «Выдохе кита», меня встревожил его вид, непривычно печальный и сумрачный. Я спросил о здоровье Силде, которая была еще слабовата после пережитого испытания. Но не она оказалась причиной этой внезапной меланхолии, ей-то было день ото дня все лучше. Пытаясь приободрить его, я стал выкладывать подробности о моих пациентах, но глаза его не блестели, как прежде, когда я рассказывал об их причудах, мыслями он был далеко, а когда вернулся ко мне, я как будто прочел в его взгляде вопрос, который слов не хватало высказать. Я растерялся. Быть может, он больше не нуждался в этих сплетнях, чтобы укрепить свою власть. Или занят теперь другими вещами. Поди его пойми.

– В конечном счете, – сказал он мне со вздохом, – чума оказала тебе услугу…

Меня это задело, но я попытался обратить все в шутку.

– Не мне одному, Йорн. Тряпичники тоже изрядно поживились во всех этих пустых домах. Грех было бы не воспользоваться.

– Вспомни, сколько тряпичников полегло в мор…

– Чума ведь не выбирает, косит всех подряд. Мог и я отдать концы…

– Все равно ты мне больше нравился прежним, Гвен. Когда был боязливее и совестливее.

Он тяжело поднялся. Надел пальто и навалился на край стола всем своим весом, чтобы сказать мне последние слова, – так сбрасывают ношу с плеч. Казалось, он принес из неведомых краев, где витал его рассудок, бесконечную печаль и усталость, и я узнал пометы чумы, словно след ее жестокого явления к нам, живым.

– Приходи, когда у тебя и вправду будет что мне сказать интересного, Гвен. А то пока вся эта дребедень, прямо скажем, выглядит жалко…

Я ушел озадаченный.

Перед глазами стоял жест, которым он сопроводил последнюю фразу: как бы отмахнувшись, рука повисла в воздухе, и было в этом глубокое разочарование. Почему же он вдруг изменил правила игры?

Чума увечила не только тела, она всех нас вывернула наизнанку. Вот о чем я размышлял, когда начал обход на следующее утро и шел вдоль канала, машинально отвечая на приветствия горожан, вежливо обращавшихся ко мне: «Здравствуйте, господин доктор». Да, всех, кроме, быть может, немногих, пришедших к этому испытанию во всеоружии, с закаленным характером и холодной головой. Абрахам Стернис, например, не изменился ни на йоту. Столкнувшись с хаосом самых низменных страстей человеческих, поднятых, как муть со дна, эпидемией, он сохранил всегда отличавшую его нерушимую доброту. Пусть он теперь задыхался, поднимаясь по лестнице, его взгляд и его ум, не утратившие своей остроты, были по-прежнему щедро открыты окружающему миру. Кожаный Нос, самоотверженный хирург, тоже, наверно, не изменился бы, переживи он мор. Я долго считал его неспособным на сострадание, но в эту страшную годину он показал всю широту своей души и приносил куда большие жертвы, чем можно ожидать от врача, облегчающего страдания ближних, пока и его не подкосила болезнь. И даже тогда он боролся до конца, держался, уступая пядь за пядью, до последнего своего атома…

Стоило мне вспомнить об этом, как поднялось из груди рыдание, немыслимой силы спазм сотряс меня с ног до головы, и я, пошатнувшись, прислонился к стене на грани обморока. Стая диких гусей, гогоча, пролетела в небе. Длинный клин закрывал собой изрядную часть облаков. Туда ли уходят те, кто покинул нас, в эту нависшую над нами огромную пустоту, что без устали задает ритм нашим жизням, сменяя день ночью? Так говорил кюре нашей деревни, а я в это не верил. Но чего бы я только не дал, лишь бы взмахнуть крыльями и не чувствовать больше этой тяжести, что прижимает нас к земле и дает видеть звезды только в насмешку над нашим бессилием до них добраться.

Я навестил Силде. Ей тоже досталось от чумы, но подлая болезнь не смогла сладить с веселым нравом, оставшимся красной нитью ее дней. Теперь она не жалела сил для вновь прибывших в город семей, и прием Силде оказывала всем одинаковый, будь то щеголь или оборванец, доктор или знахарь, буржуа или Заблудший.

Весь город обновился, методично стирая следы бедствия, едва не погубившего его. Люди – они из плоти, их раны затягиваются дольше, а у иных не заживают никогда.

Теперь, будучи доктором со средствами, я мог буквально следовать предписаниям, запечатленным в книгах по медицине из библиотеки Абрахама Стерниса. Я имел возможность заказывать сколько угодно всяческих ингредиентов, и одной из самых больших моих радостей было ходить на травяной рынок, где я уже знал всех аптекарей, травников и москательщиков. Подножным материалом занимался Игнас – щавель и дикий чеснок растут повсюду. Я же имел дело с веществами благородными: амброй и камфарой, лилейным маслом и розовой эссенцией, редчайшим безоаровым камнем и порошком мумиё, который ценится вдвое дороже золота…

На первом этаже дома Абрахама Стерниса была устроена моя лаборатория: перегонный куб, спиртовка, стеклянные реторты – я ничего не забыл. По моим указаниям Игнас варил и кипятил, толок в ступе, процеживал, смешивал, взбалтывал, в то время как я отмерял крошечные количества на весах, сделанных из самой легкой меди, то и дело поглядывая в открытые передо мной книги. На стене висели неизбежные астрологические таблицы, ибо в книгах сказано, что те или иные операции требуют той или иной фазы луны или освещенности неба для достижения наилучших результатов. Даер к этим опытам остался равнодушен и предпочитал спать в корзинке у печи, просыпаясь, только когда начинал бурлить перегонный куб…

И за все это я теперь мог платить благодаря многочисленной клиентуре – это было одно из последствий эпидемии, люди стали буквально одержимы болезнями, зараза виделась им везде: в воздухе, который они вдыхали, и в воде, которую они пили, в тварях ползучих, и в тварях летучих, и даже в чужом взгляде, когда на них смотрели. Они посылали своих слуг стучаться в мою дверь при первом чихе. Мошна моя все тяжелела, но тяжелы были и эти заботы, у меня ввалились глаза и впали щеки, сбивалось дыхание, напоминал о себе кусочек свинца между ребрами. И потом, все эти экскурсы на границы магии и алхимии, когда я до поздней ночи искал чудодейственные снадобья, это жгучее желание знать, трепет, охватывающий впотьмах от близости всех этих веществ, способных вызвать на выбор мгновенную смерть или медленную агонию, пагубное безумие или тлетворную меланхолию, – все это тоже сказывалось на моем настроении.