Узник Двенадцати провинций - читать онлайн книгу. Автор: Франсуа Плас cтр.№ 46

И тогда прозвучал страшный приговор Кожаного Носа:

– У этого челобега чуба!

Кто-то захихикал. Но большинству было не до смеха: как от брошенного в воду камня расходятся круги, так и новость распространялась все шире, овладевая умами, до самых верхних рядов, где толпа терялась в полумраке. Амфитеатр наполнился криком, грохотали, опрокидываясь, пюпитры, сотрясался пол от топота. Люди стремительно покидали зал, толпа хлынула, как пиво из бочки с выбитым дном, как понос из больного желудка, оставив трибуны на три четверти пустыми и охваченными паникой снизу доверху. Доктора и городские чиновники спустились к нам. Они ничего не могли поделать, диагноз был неопровержимый, страшный в своей простоте и суливший еще более страшные несчастья. Покойный действительно умер от чумы.

Последствия не заставили себя ждать, и одним из первых их явил Деметриус Ван Хорн. Он сначала не верил в известие, но, убедившись, растекся лужицей на глазах, надменность и спесь с него как ветром сдуло, лицо превратилось в жуткую маску страха, безжалостно исказившего его черты. Он держался только благодаря своему одеянию, укрывшему то немногое, что осталось от его авторитета и достоинства. И кто мог сказать, не уготована ли та же участь нам всем в более или менее короткий срок? Доктора из других городов уже поспешно собирали вещи, уходили не простившись, каждый торопился спасти свою шкуру, низко пригнув голову, чтобы не попасть первым под слепой взмах косы Костлявой.

Только Йорн невозмутимо посасывал трубку. Он пригласил оставшихся в «Выдох кита», чтобы держать совет. Абрахам Стернис взял меня под руку, своей волей включив в узкий состав этого комитета. Мне было, насколько я мог подсчитать, семнадцать лет, и умирать здесь я не собирался. Нет, я не дам какому-то черному пятну решить за меня мою судьбу.

В «Выдохе кита» нас собралось не больше десятка: Деметриус Ван Хорн, к которому мало-помалу возвращались краски, Йорн, Силде, Кожаный Нос, Игнас, Абрахам Стернис с живыми как никогда глазами, еще один доктор по имени Адриан Геррит, член жюри, спокойно протиравший свои «стекла для чтения», Гаспар Ван Дерман, один из соискателей степени доктора, тот, что стоял справа от меня на экзамене, я и, наконец, Даер, который насмешил всех, высунувшись из моего кармана, и до смерти напугал бедолагу Игнаса, по-прежнему убежденного, что имеет дело с пернатым колдуном.

Руководство взял на себя Кожаный Нос – у него было больше всех опыта по части эпидемий. Первым делом следовало сжечь труп умершего от чумы на Собачьем острове. Затем оповестить население, мобилизовать летучую таможню для выявления других случаев с уточнением, когда они имели место и в каких кварталах, заготовить запас душистых трав, в основном полыни, и побольше дров. Наконец, надо было выбрать место, которое могло служить госпиталем, по возможности на острове, чтобы избежать распространения заразы.

Йорн начертил план города и показал, как можно изолировать кварталы, если вспыхнет эпидемия. Я подумал о тряпичниках – надо было предупредить их как можно скорее, сжечь все шкурки, в которых мог угнездиться «яд» болезни, снова устроить большую стирку. Абрахам Стернис и Кожаный Нос настаивали на мерах предосторожности, в частности на рекомендуемой для эпидемий форме одежды врача: длинный окутывающий балахон и маска в форме птичьего клюва, которую необходимо часто окуривать, чтобы убить миазмы.

Перед каждым из нас была поставлена задача.

Эпидемия распространялась так медленно, что мы поначалу вздохнули с облегчением, готовые признать тревогу ложной. На следующей неделе было обнаружено еще два случая, потом пять, потом наступило затишье на десять дней, за которые умерли только трое, причем у одного из них чума не подтвердилась. Зараженные дома были немедленно изолированы, и только врачам разрешалось посещать больных. Двоих им, кстати, удалось спасти. Многие люди, к тому времени бежавшие из города, возвращались, успокоенные добрыми вестями. Ходили даже шутки об этой хилой эпидемии, мол, рот она разинула, а проглотить подавилась.

Потом чума объявилась в квартале складов, обосновалась в нем и начала забирать жизнь за жизнью то там, то сям, как поклевывает сытый стервятник, рассеянно, будто нехотя, с ленцой, обманувшей город. Она не поражала всех одинаково, у одних вздувались бубоны под мышками, на шее, в паху, причинявшие невыносимые боли, других уносила скоротечная лихорадка, которой предшествовал долгий инкубационный период. Эта последняя форма была особенно коварна, ибо никак себя не проявляла до последнего. Даже тем, кто носил недуг в себе, невдомек было предательство собственного нутра: так пожар долгое время тлеет под зарослями вереска на пустоши, прежде чем вспыхнет во всей своей разрушительной ярости и пожрет в считаные минуты то, что его столь терпеливо вскормило.

В следующие два месяца эпидемия распространилась стремительно, охватила все кварталы, вспыхивая здесь и там одновременно, обходила один дом и губила другой, летела по берегам, и стены и двери были ей нипочем, продвигалась скачками, прихотливо, как конь на шахматной доске. Бежать было поздно. Угроза нависла над каждым. С последними днями весны пришла необычная жара, влажная и тяжелая, расплодились, как никогда, всевозможные насекомые. Каналы воняли. Многие замечали странные явления в ночном небе. И всем было страшно.

Рук уже не хватало подбирать мертвецов.

По утрам их находили вповалку, мужчин, женщин, малых детей, брошенных на порогах домов. Их давно не хоронили, делать это было некому, к тому же разложение трупов, ускоренное сырой и жаркой погодой, лишь множило споры болезни. Их увозили из города на лодках и сжигали на Собачьем острове. Даже для саванов не хватало ткани. И эта скорбная жатва возобновлялась изо дня в день.

На всех перекрестках жгли костры, чтобы прогнать миазмы. Весь город пропитался дымом этой тщетной битвы со зловонием. Я, надев маску с вороньим клювом, каждый день шел по следам Костлявой, заходил в дома в поисках выживших, с трещоткой в руке, чтобы предупредить о своем приходе, переступал через лежащие тела, застывшие в последней муке, такие, какими она забрала их без различия достоинства, возраста и состояния. Порой она забавлялась, играя в странные игры. Щадила младенца, а молодая мать, лежащая рядом на постели, уже не могла дать ему грудь. Посмеявшись над этой славной шуткой, отправлялась в соседний дом, чтобы выкосить целую семью во цвете лет с единственной целью оставить в живых бабушку, немощную старуху, которой суждено было отныне коротать остаток своих дней в одиночестве и безмолвии.

Она застигала людей, когда те меньше всего этого ожидали, и их последние часы были ужасны. Вряд ли кто бы додумался сказать, что она посягала на их душу, человеческую ли, животную ли, живую. Боюсь, ей было на нее плевать, когда они лишались всякой воли, попирали дружбу, предавали любовь, отрекались от света разума, бросаясь во тьму суеверий в надежде – бедняги! – оттянуть момент, когда оборвется нить жизни. В судорогах агонии у многих губы растягивались в гримасе смеха – то была печать смертных мук и оскорбление выжившим, еще один ее плевок в их неизбывное горе.