– Будь так добр, объясни, что ты…
– Проверяю. Он, черт возьми, дотянул кабель аж досюда, чтобы в доме ничего не было слышно, – Муландер показал на тротуар – там была покрытая свежим асфальтом траншея шириной в полметра, ведущая к дому Сёльмедаля.
Я знала. Я так и знала, подумала Лилья, глядя вслед Муландеру, который уже спешил обратно к дому.
98
Когда Тувессон подъехала к подъезду Лины Польссон, та уже ждала ее у входа.
– Привет, я Астрид. Садитесь сзади, а я возьму вашу сумку, – сказала Тувессон и открыла багажник.
Лина кивнула и отдала сумку.
– Судя по всему, вы его еще не взяли. Но как идут дела? Теперь, когда вы знаете, кто это?
– Извините, но как вы об этом узнали? – спросила Тувессон.
Лина рассказала, как Фабиан приходил к ней и как они вспомнили имя забытого одноклассника.
Тувессон не знала, что и думать. Так вот почему Фабиан вел себя так странно? Мысль работала с такой скоростью, что у нее чуть было не закружилась голова. В конце концов, она поняла, что испытывает слишком сильный стресс, чтобы просчитать последствия, и попросила Лину пока ничего не говорить остальным.
Через двенадцать минут она свернула на маленькую покрытую гравием площадку перед домом Сета Корхедена. Никто из бывших одноклассников не произнес в машине ни одного слова. Несколько раз Тувессон пыталась нарушить молчание, которое, словно надувающийся воздушный шар, высасывало из салона весь кислород. Она спросила их, встречаются ли они, и рассказала о своей школе в Мальме. Насколько она понимала, большинство ее одноклассников регулярно виделись. Но в ответ она получила лишь несколько формальных ответов, и шар все продолжал надуваться. Она даже попыталась включить радио, но вскоре оставила эту затею. Бодрое шведское диско 80-х показалось не вполне подходящим вариантом.
Наконец они подъехали. Сет Корхеден ждал их на улице, зажав сумку между ног. На глаза была надвинута кепка, такая выгоревшая и поношенная, что, наверное, он не снимал ее во время всего паломничества. Тувессон помахала ему и указала на пустое пассажирское сиденье.
Дождь перестал, но она решила не выходить из машины, чтобы подсушить подогревом сиденья свои джинсы. Корхеден обошел машину, открыл дверь со стороны пассажирского сиденья, сел и изо всех сил постарался не испачкать сумку Лены Ульссон, которая занимала большую часть пространства для ног.
– Привет. Вы, должно быть, Астрид Тувессон.
Тувессон пожала ему руку, поприветствовала его и отметила, что в жизни он выглядит даже лучше, чем на снимке, который они нашли в Интернете. Довольно красивый, если бы не эти жуткие усы. Он обернулся к сидящим на заднем сиденье.
– Подождите, ничего не говорите. Ты ведь Лена Ульссон?
Лена кивнула.
– Сколько лет, сколько зим. Но клянусь, никогда не забуду, как ты мастерски играла в «классики». Так ведь? С тобой никто не мог сравниться.
Лена рассмеялась.
У Тувессон зазвонил телефон, и она ответила, одновременно выруливая на дорогу. Звонила Лилья. Она рассказала, что они с Муландером вернулись обратно в дом Торгни Сермедаля после того, как Муландер обнаружил вентиляционный выход в конце улицы. Тувессон не до конца поняла, что это значит, и, хотя полностью доверяла интуиции Муландера, все же хотела бы понять, чем они занимаются. Но не успела спросить.
– Я должна прервать разговор, – послышался голос Лильи на другом конце. – Кажется, он что-то нашел.
– Хорошо, будьте осторожны, – только и успела сказать Тувессон, прежде чем в телефоне щелкнуло.
– А вот и наш весельчак! Стефан, как ты? Я слышал, ты открыл свое дело.
Стефан Мунте кивнул и рассказал о своей консалтинговой фирме, которая занималась улучшением внутренней коммуникации на предприятиях.
– Я ни с кем не говорил три недели, и вы уж простите мне мою болтовню. У меня, так сказать, неудовлетворенная потребность.
– А как насчет меня? – спросила Лина Польссон. – Ты меня не узнаешь?
Сет Корхеден повернулся к Лине и улыбнулся.
– Остатки сладки. Разве можно забыть самую красивую девочку в классе?
Лина засмеялась, и Тувессон вздохнула с облегчением. Дорога до СИЗО уже не покажется такой длинной. Она притормозила и остановилась на красный свет на улице Дроттнинггатан рядом с городским театром. Было уже больше половины второго ночи, и темнота все еще висела над улицей мокрым покрывалом. Несколько ночных гуляк потерянно бродили в поисках нового водопоя, после того как полчаса назад на танцполе безжалостно включили свет.
Тувессон читала все отчеты о преступлениях и знала всю статистику. Но ничто не могло изменить ее мнения, что укороченные часы работы ночных заведений – преступление против прав человека и приносит больше вреда, чем пользы.
На светофоре загорелся зеленый, и она поехала дальше по улицам Хельсубаккен и Энгельхольмсвеген, где никого не встретила, кроме редких такси. Она нажала на газ, радуясь, что ей везет со светофорами.
Свернув к СИЗО, отметила, что Утес только что подъехал в своем миниавтобусе и что Рагнар Пальм выходит их встречать. Она огляделась, но не увидела ни журналистов, ни просто любопытствующих. Они выбрали самое подходящее время. Теперь надо как можно быстрее запустить всех внутрь.
Она подъехала к входу, остановилась за машиной Утеса и попросила бывших одноклассников выйти, взять свой багаж и войти вслед за остальными. Они без возражений послушались. Но в их глазах она прочла скепсис. По отношению к новому, но полностью закрытому зданию. К высокому забору с колючей проволокой. К электрическим воротам, которые сейчас закроются за ними. К суровому выражению лица Рагнара Пальма. К его форме. Оружию.
На контроле безопасности, где у них досмотрели каждую взятую с собой вещь, легче не стало.
«Нет, эти ножницы для ногтей взять нельзя. Мы вам выдадим». «Но мне же нужен шампунь…» «Нет. К сожалению, запрещено».
Хотя надзирателям сообщили, что это особые гости, их отношение к своим подопечным так глубоко укоренилось в их подсознании, что они не смогли отказаться от профессионального жаргона, а также провели у вновь прибывших досмотр тела, как у любых других заключенных. Для их же собственной безопасности. Некоторые запротестовали, напомнив персоналу, кто они такие.
Сет Корхеден оказался самым громогласным и несговорчивым. Он заявил во всеуслышание, что пришел сюда за защитой, а не за наказанием, и грозился уехать домой. Это возымело действие, и ему даже позволили взять с собой инсулиновые шприцы без разрешения тюремного врача, которого не было на месте.
Тувессон видела по Утесу, что он одного с ней мнения, но, как и она, он делал все, чтобы этого не показывать и сохранять хорошую мину. Притворялся, что все происходящее продумано и обоснованно.