Шутки шутками, но под тяжестью этого взгляда сердце с нехарактерным для него прежде тоскливым отчаянием бухнулось в ребра и замерло. Но миг спустя незнакомец в шапке моргнул и как-то совершенно по-детски сказал: «Ой!» А потом обезоруживающе улыбнулся и добавил:
– Ну вы даете вообще.
– Я бы не стал к вам цепляться, но вы сами говорили, что обязательно надо будет познакомиться наяву, – объяснил Эдо. И подняв стакан с кофе, как бокал с шампанским, подмигнул незнакомцу: – Ваше здоровье. Спасибо. Крутой был у вас сон.
Тот кивнул:
– Да, что-что, а видеть крутые сны я умею, это факт. Вам на самом деле тоже спасибо, отлично мне снились. Мало у кого получается так. Но еще круче, что вы сейчас меня узнали. И что не постеснялись заговорить. Люди обычно так не поступают, это просто не принято. Никому не хочется выглядеть идиотом. Ну и жутковато все это, чего уж. Проще сказать себе: «Глупости», – отвернуться, уйти поскорее и постараться забыть. Знаете, сколько раз от меня так шарахались? У-у-у, и не сосчитать! И вдруг вы такой: «Неужели не узнаете?» – как будто это самое обычное дело – наяву с персонажами снов встречаться. Здорово получилось. Добрый знак.
Эдо чуть не признался: «Это я только ради Джармуша», – но не стал. Такие внутренние шутки трудно, да и ни к чему объяснять посторонним. Поэтому сказал – тоже, собственно, ради Джармуша, большого любителя абсурдных диалогов:
– Я не мог профукать уникальный шанс узнать, откуда взялся пирог. Все понимаю – то есть ни хрена не понимаю конечно, но могу объяснить условно приемлемым образом: переутомился, бредил, спал на ходу – со мной и правда иногда подобные штуки случаются, я уже давно смирился с этой своей особенностью. Утешился тем, что таким образом здорово экономлю на психоделиках, и закрыл вопрос.
– Насчет экономии в точку, – улыбнулся его собеседник. – Сам когда-то так про себя, слово в слово, шутил.
– Но пирог в кармане в это условно приемлемое объяснение никаким боком не вписывается, – завершил Эдо. – Отличный, кстати, был пирог. И настолько не сон и не бред, что у меня одежда и одеяло с утра были в крошках. Я даже банковский счет проверил. С момента приезда никаких расходов, кроме тех, о которых я помню: одежда, пицца и кофе, это все.
– Просто меня замучила совесть, – объяснил незнакомец. – Вы сразу сказали, что только приехали в город, и в доме шаром покати. А я потащил вас гулять, не позаботившись пройти мимо какого-нибудь супермаркета, чтобы купить вам припасов. Очень негостеприимно с моей стороны! Правда, супермаркеты мне обычно не снятся, но нет ничего невозможного, воля творит чудеса… В общем, что касается пирога, будьте спокойны: он настоящий. И вполне объяснимый – ну, насколько в этом деле хоть что-нибудь можно объяснить. Я вам его незаметно подсунул, пока вы в растерянности топтались на мосту. Я ловкий; то есть мне часто снится, как будто я ловкий. А так-то руки вполне из задницы, как у всех нормальных людей.
И рассмеялся так заразительно, что Эдо тоже невольно улыбнулся. И сказал:
– Все-таки познакомиться наяву – это была отличная идея. Наяву с вами тоже чокнуться можно, но при этом больше не хочется дать в глаз.
– Это как раз плохо, – вздохнул тот. – Должно хотеться! Нормальная реакция здорового организма на меня. Но я сам виноват: проснулся человеком. И поперся в таком виде гулять.
– Зато не в пижаме, – заметил Эдо.
– Далась вам эта пижама! Вот интересно, почему она так волнует умы? Всех, не только вас.
– Ну так семиотика моды же! Я имею в виду, что одежда, в первую очередь, знаковая система, которая передает окружающим информацию о своем владельце. И в момент появления пижамных штанов с медвежатами наступает коммуникационный сбой, невыносимый для разума. Кратко выражаемый формулой: «Это что за хрень?!»
– Принято, – кивнул незнакомец. – Спасибо за объяснение. Всегда чувствовал, что штаны это важно, точно знал, что все правильно делаю, но внятно объяснить, на кой мне это понадобилось, даже себе почему-то не мог. А теперь могу: ради коммуникационного сбоя. Очень люблю, когда окружающий меня собеседник зависает и тихонько гудит. Но не потому что я шут гороховый – хотя и поэтому тоже! Просто людям очень полезно, когда с ними происходит что-то не особенно страшное, но при этом совершенно необъяснимое. И непонятно даже, в какую часть головы эту, как вы говорите, хрень уложить.
– Я, кстати, пожалуй, тоже люблю коммуникационные сбои, – признался Эдо. – Но при условии, что завис не я сам, а кто-то другой, по моей милости… То есть погодите, получается, мне хочется самому ходить в ужасных пижамных штанах? И обидно, что вы успели первым?
– Инсайт как он есть, – ухмыльнулся тот.
Поднялся, выкинул в урну пустой картонный стакан, подошел, наклонился, сказал негромко, почти прошептал:
– В сказке о вас я – типичный волшебный помощник. Встретите меня в третий раз, не пожалеете. Точно вам говорю.
Эдо собирался сказать, что коммуникационные сбои дело хорошее, но надо знать меру, однако не успел: незнакомец развернулся и пошел прочь, да так стремительно, словно за ним гнались все демоны ада с целью отобрать кубок чемпиона по спортивной ходьбе.
Луч цвета лютика /#fbe337/
Совершенно точно я
Я иду слишком медленно; то есть гораздо медленней, чем привык, но ничего не попишешь, возможности человеческого тела самым невыгодным образом отличаются от обычных моих. И тут надо не сожалеть об утраченных – временно, блин, не рычи! – возможностях, а радоваться, что они у меня вообще хоть когда-нибудь были. И однажды вернутся. Очень скоро вернутся, до сих пор всегда возвращались, не бзди, – говорю я себе со всей возможной суровостью.
Суровости, впрочем, во мне сейчас маловато. В последнее время – собственно, с лета, когда сжег все свои имена и не в меру расслабился от приятной размеренной нечеловеческой жизни и избытка неуязвимости – я стал гораздо добрее к себе, а это никуда не годится. Доброту, – строго думаю я, – побереги для девчонок, чудовищ и ангелов, а с собой суровость не повредит, – и смеюсь, потому что все-таки круто звучит: «Для девчонок, чудовищ и ангелов». Особенно, если помнить, что это не художественный образ, а просто житейская правда. Отличная у меня все-таки получилась жизнь.
Я иду слишком медленно; то есть гораздо медленней, чем хотелось бы, поэтому то и дело опережаю себя. Сознание, привыкшее к совсем другим скоростям, убегает вперед, нетерпеливо подпрыгивает, оглядываясь: ну где же там мое все остальное? Как еще за углом?! И, вздохнув, возвращается: не следует бросать остальное себя без присмотра. Но минуту спустя, заскучав, снова забегает вперед. Так и прыгаю всю дорогу туда-сюда, как мячик йо-йо на резинке, умудрившись превратить в балаган даже традиционный конфликт духа и плоти; впрочем он и сам по себе, без моей дополнительной помощи – тот еще балаган.
Я иду слишком медленно; то есть гораздо медленней, чем нужно, чтобы получить настоящее удовольствие от прогулки, но, пожалуй, все-таки чересчур быстро для человека, который собирался спокойно обдумать на ходу разные непростые вопросы, – наконец понимаю я и замедляюсь так, что почти останавливаюсь. Можно сказать, стою посреди улицы со скоростью пять километров в час, глазею по сторонам, словно безмятежный турист и думаю: ну вот как это у нас получается? Вроде самый конец, последний день ноября, адово время года, когда даже в полдень не отступает тьма, под ногами хрустят замерзшие бурые листья, золото солнца превращается в сизый свинец вечных сумерек, а все равно офигеть же, какая вокруг красота. Все-таки город у нас – зашибись прекрасный. И всегда таким был.