До возвращения храбрости просто надо как-то дожить; это возможно, мой опыт тому свидетель. Но лучше не ждать ее, сидя на месте. Храбрость можно и нагулять. Это у меня всегда получалось как бы само собой – просто ходишь по городу, зябнешь на стылом ветру, вдыхаешь запах печного дыма, смотришь по сторонам, любишь жизнь до безмолвного крика, ненавидишь свою человеческую беспомощность, которая не дает играть на равных с огромным непостижимым Всем Сразу, ничего не можешь с этим поделать, но почему-то не умираешь от горя, остаешься в живых, прибавляешь шагу, словно вот-вот, и от себя наконец-то сбежишь, и вдруг понимаешь одновременно, с невыносимой, обжигающей ясностью две, казалось бы, несовместимые вещи: весь мир принадлежит мне, и – мне нечего терять.
Эдо
Сначала сказал вслух: «Какое счастье!» – и только потом проснулся, не понимая, для кого и зачем говорил. Как-то само вырвалось, от избытка. Чтобы от этого счастья, больше похожего на бушующий в теле солнечный ветер, не разнесло на куски. Удивленно подумал: это что же такое прекрасное мне приснилось?
Но сон, конечно, забыл.
Зато вспомнил все остальное: работать сегодня не надо, и вообще никаких дел, я не дома, я в отпуске, в Вильнюсе, на съемной квартире, а вчера ночью было… ой, блин. Вечеринка имени Германа Гессе, в смысле типичное «только для сумасшедших» – с полуночным кофе, зомби-коктейлем, сахаром для настоящих героев, падением с вершины холма, рекой до неба, обжигающей выпивкой, оставляющей на губах вкус морской соли, внезапным пробуждением на мосту, добрым полицейским такси, пирогом, внезапно возникшим в кармане и феерическим человеком-ледоколом, ходячим трындецом в пижамных штанах. Часть той силы, что хочет блага, но всякий раз устраивает «цыганочку с выходом», как он сам говорил. Это теперь и есть моя жизнь, господи? Какой ужас. Спасибо тебе до неба. Хочу еще.
Взял телефон, посмотрел на часы, удивился тому, как мало проспал: лег под утро, а сейчас всего начало девятого. И при этом ощущение, что не просто выспался, а за всю предыдущую жизнь и авансом за ее интересное продолжение отдохнул.
Но буквально секунду спустя обычное «удивился» превратилось в настоящий шок. На экране было написано: «Пятница, 30 ноября». Хотя прилетел в среду, двадцать восьмого. И это было вчера.
Сказал себе: да ладно, просто какой-то глюк в телефоне. Сейчас проверим. Вошел в интернет, открыл новостной сайт, другой, третий. Вдумчиво прочитал даты, вернее, одну и ту же дату: тридцатое ноября. Кончил тем, что позорно спросил у Гугла: «Какое сегодня число?» – и получил ответ: «Пятница, 30 ноября 2018 г.». Ладно, по крайней мере, не девятнадцатого, а то даже страшно представить, сколько бы набежало за посуточную аренду квартиры, – язвительно подумал он. И полез проверять билеты: неужели перепутал дату вылета? То есть в аэропорт явился, когда положено, но в голове при этом крутилось другое число? Однако на билете черным по белому было написано: «2018–11–28». Ну опаньки. Что тут скажешь, приехали. Трындец.
Пока грел воду для кофе, листал блокнот с рабочим расписанием, который всегда брал с собой, куда бы ни ехал – никогда не знаешь, где тебя настигнет соблазнительное предложение вписаться в какой-нибудь новый жирный проект. Один из лучших заказов в своей жизни получил, сидя на дереве. А другой – прямо в море, в рыбацкой моторной лодке, подвозившей его от одной итальянской деревни к другой. Великое дело – мобильная связь.
Долго разглядывал свои каракули; с таким почерком никакого шифра не надо, ни один криптограф ни черта не разберет. Окончательно убедился, что все помнил правильно: двадцать седьмого закончил экспозицию у Питера. И совершенно точно на следующий день улетел. Ладно, значит, и правда, проспал больше суток. Удивительно, но ничего невозможного в этом нет. В юности иногда случалось проспать часов восемнадцать кряду – после особо тяжелой недели, проведенной почти без сна. А на этот раз у меня была не неделя, а целая тяжелая осень, – подумал Эдо. – Очень много работы и гадские жуткие сны по ночам, совсем недавно начало отпускать, но работы при этом только прибавилось. В общем, организм можно понять, он в своем праве. Обидно, конечно, отпуск и так короткий, а я целые сутки продолбал. С другой стороны, оно того стоило. Когда я в последний раз просыпался от слишком острого счастья? Пожалуй, что вообще никогда.
Счастье, кстати, никуда не делось – это он окончательно понял после того, как вышел на улицу. Вроде серый, смурной, холодный ноябрьский день в обычном восточноевропейском городе, неухоженном, не особо приветливом и, прямо скажем, не поражающем сердце архитектурной красотой, но господи, как же тут хорошо. Спроси его сейчас кто-нибудь, что именно хорошо, растерялся бы. Не нашел бы ни единого внятного аргумента. И при этом испытывал к незнакомому городу чувство, больше всего похожее на любовь, какой она бывает только в самом начале романа, счастливую очарованность не столько объектом страсти, сколько влюбленным собой – хоть целуйся с его троллейбусами и замерзшими лужами. Но пока как-то держал себя в руках.
Позавтракал дважды, в разных местах, за вчера и за сегодня. Чувствовал в себе готовность умять еще пару-тройку завтраков, а потом приступить к череде обедов, но взял себя в руки. Человек рожден не для того, чтобы жрать, а для перерывов на кофе. Надо быть достойным своей высокой судьбы! – смеялся над собой Эдо, сворачивая к кофейне. Вроде той самой, где среди ночи кофе покупал. По крайней мере, у входа тоже стояли уличные столы, и тоже две штуки. Правда, без фонаря.
Конечно вышел на улицу: кофе и сигареты, как у Джармуша
[31], только без Джармуша. И зря. В смысле жалко, что тому в голову не пришло снимать в таких декорациях, отлично бы вышло: узкая улица, замерзшие лужи, дешевые пластиковые стулья, круглый железный стол, одинокий человек с красным от холода носом и картонным стаканом, глаза горят потусторонним огнем – просто чтобы согреться. И абсурдный внутренний монолог за неимением собеседника, потому что где же ты найдешь второго такого же идиота… извините, ошибся. Вот и он.
Второй идиот, оборудованный примерно такой же как у Эдо непробиваемой теплой курткой и серой вязаной шапкой, натянутой ниже бровей, вышел из кофейни с картонным стаканом и сел за соседний стол.
Эдо сперва косился на него – ну просто с естественной симпатией. Всегда приятно убедиться, что не один ты в мире такой псих. Но когда незнакомец развалился на неудобном стуле, как курортник в шезлонге, еще и ноги на соседний умостил, Эдо присмотрелся к нему повнимательней. Где-то я такое неуместное пляжное барство уже видел, совсем недавно… да, собственно, здесь же и видел. Это же человек-ледокол!
Не ради себя, ради Джармуша, чье незримое присутствие уже почти явственно ощущал, спросил незнакомца:
– Неужели не узнаете? Я – ваш позавчерашний сон.
Тот никак не выразил удивления, даже повернулся к Эдо не сразу, как будто прикидывал, стоит ли повод такого труда. А когда все-таки повернулся, Эдо пожалел, что связался, уж больно тяжелый у него оказался взгляд. Как у всадника Апокалипсиса, только что похоронившего всех трех товарищей и до кучи любимого коня – при том, что мероприятие отменять уже поздно, так что придется справляться своими силами. И пешком.