Прощание - читать онлайн книгу. Автор: Карл Уве Кнаусгорд cтр.№ 89

Страница

Немного полистав книжку, Хауге снова принялся читать:

Когда мы стояли, опустив глаза, и слушали, как он читает, я подумал, что это великий, особенный миг, дарованный нам судьбой, но даже эта мысль не смогла задержаться надолго, потому что миг этот, освященный стихами, прочитанными их создателем там, где они создавались, был для нас слишком велик, он принадлежит бесконечности, – куда нам, таким молодым, понять его нашим воробьиным умом? Нет, мы были на это неспособны, и что до меня, то я переминался с ноги на ногу во время чтения. Это было почти непереносимо. Судьба подшутила над нами, придав, по крайней мере, форму той будничной действительности, которая нас окружала. О, прекрасное, как к тебе подступишься? Чем тебя встретить?

Хауге поднял руку, чтобы помахать нам на прощание, а когда Асбьёрн завел мотор и тронулся в сторону шоссе, он уже скрылся в доме. Я чувствовал себя так, как бывает, когда ты целый день провел летом на солнце, – отяжелевшим и обессиленным, хотя, казалось бы, ты не делал ничего, а только неподвижно лежал с закрытыми глазами на прибрежном камне. По дороге Асбьёрн завернул в кафе за своей подругой Кари, она просидела там все время, пока длилось наше интервью, ожидая его возвращения. Первые несколько минут мы говорили о своих впечатлениях, потом в машине воцарилось безмолвие, мы сидели, глядя в окна на удлиняющиеся тени, густеющие на глазах краски, дующий с фьорда ветер, который трепал волосы вышедших на улицу людей, на развевающиеся перед киосками газетные листы, на этих вечных ребят-велосипедистов, которых так часто видишь в маленьких поселках. Придя домой, я сразу же засел за расшифровку магнитофонной записи; зная по опыту, что сопротивление голосов и вопросов и всего материала со временем усиливается, я взялся за дело сразу, пока все впечатления относительно близки и тебя еще не одолели сомнения и стыд. Проблема, как я вскоре понял, оказалась в том, что все лучшее происходило за пределами магнитофонной записи. Оставался единственный выход – самому написать все, как было, передать наше первое впечатление: как он встретил нас цедящим слова интровертом, затем резкая перемена настроения, яблочный пирог, библиотека. Эспен написал вводную часть о творчестве Хауге и некоторые аналитические пассажи по ходу дела, которые создавали удачный контраст с моими наблюдениями. От редактора журнала TAL Ханса Мариуса Ханстеена – студента-философа, новонорвежиста и ученика Юханнесена – мы узнали, что Хауге остался доволен нашей работой; в разговоре с Георгом Юханнесеном он назвал интервью одним из лучших, какие у него когда-либо брали, но это вряд ли соответствовало истине – нам было всего двадцать лет, а что до суждений Хауге о других людях, то в них преобладала вежливость в ущерб правдивости; однако оно ему понравилось настолько, что мне потом позвонила его жена и попросила прислать еще несколько экземпляров для подарков друзьям и знакомым; это уже немало, подумал я позднее, почитав его дневники, в которых проступал не такой уж и лестный образ автора. Он сознавал, конечно, свою стариковскую брюзгливость, но ее словно не замечали на фоне всеобщего к нему уважения, – что он со своим правдолюбием, скрытым под многослойным покровом вежливости и добропорядочности, не всегда одобрял.

Спустя полгода пришел черед Хьяртана Флёгстада. Когда я позвонил ему по телефону, он сказал, что читал интервью с Хауге, и охотно согласился дать интервью для журнала TAL. Будь я один, я бы от нервозности и почтения прочитал все его книги, составил бы тщательно продуманный список вопросов, которых хватило бы для многочасовой беседы, и записал бы ее всю на магнитофон, так что какими бы глупыми ни оказались мои вопросы, это не отразилось бы на его ответах, – потому что они задавали бы тон в магнитофонной записи, невзирая на мои несовершенные высказывания. Но поскольку в интервью должен был участвовать Ингве, я нервничал меньше. Полагаясь на него, я не прочел всех книг, а вопросы набросал приблизительно; учитывая наши с Ингве отношения, я не хотел выглядеть в этом разговоре педантом, встревающим со своими поправками, – вдруг ему покажется, будто я считаю себя умнее его, – и в результате, когда мы ранней весной, то ли в конце марта, то ли в начале апреля, приехали в Осло, чтобы встретиться с Флёгстадом возле одного из кафе Бьёлсена, я был готов к предстоящему интервью менее, чем когда-либо до или после; ко всему прочему мы с Ингве еще и условились не пользоваться никакими диктофонами и магнитофонами и не делать по ходу интервью никаких записей, сковывающих и формализующих разговор: нам хотелось эдакой импрессионистской непринужденной беседы, ощущения «здесь и сейчас». Правда, выдающейся памятью я похвастаться не могу, зато у Ингве память была как у слона, а если записать потом сказанное по горячим следам, дополняя друг друга, то мы, как нам казалось, сумеем вдвоем восстановить всю картину. Флёгстад вежливо провел нас в кафе, выдержанное в темных, дымчатых тонах, мы уселись за круглым столиком, повесили пиджаки на спинки стульев, вынули листы с вопросами и сказали Флёгстаду, что собираемся обойтись без блокнотов и магнитофонных записей; услышав это, Флёгстад сказал, что наше решение заслуживает уважения. Однажды у него уже брал интервью журналист из шведской газеты «Дагенс нюхетер», он не делал никаких записей, но содержание передал безупречно, – по словам Флёгстада, такой профессионализм не может не внушать уважения. В ходе интервью я внимательно следил как за тем, что говорит Ингве, так и за реакциями Флёгстада, обращая внимание на то, что и каким тоном он произносит, а также на его жесты и мимику, в то же время стараясь следить за содержанием разговора. Мои вопросы касались происходящего как за нашим круглым столом, так и в его книгах, – больше на тот случай, если понадобится как-то дополнить или пояснить ситуацию. Интервью продолжалось час, и, когда мы на прощание пожали ему руку, выражая благодарность за то, что он согласился с нами встретиться, он ушел, направляясь, очевидно, домой, мы же остались в веселом и радостном расположении духа, – все ведь прошло как нельзя лучше, не так ли? Мы поговорили с Флёгстадом! Мы были в таком приподнятом состоянии, что ни у меня, ни у Ингве не было настроения сесть и сейчас же изложить на бумаге все, что было сказано, и мы отложили дело до завтра, тем более что была суббота и по телевизору скоро начиналась футбольная трансляция, можно было посмотреть ее в каком-нибудь пабе, а потом сходить еще куда-нибудь – не так уж часто мы бывали в Осло… На следующий день мы уезжали, тут снова оказалось не до того, чтобы что-то записывать, а вернувшись в Берген, мы разошлись по домам. Если дело можно было отложить на три дня, то отчего не подождать еще три? И еще три, и еще… К тому времени, когда мы наконец сели писать, в памяти уже мало что оставалось. Вопросы у нас, конечно же, сохранились, они стали хорошим подспорьем, мы более или менее представляли себе, что он на них отвечал, отчасти полагаясь на то, что запомнили, а отчасти на наши представления о том, что он мог бы сказать. Писать предстояло мне – редакционное задание было оформлено на меня, к тому же я по своей вине затянул работу, и вот, кое-как состряпав несколько страниц, я понял, что они никуда не годятся, все слишком смутно и неопределенно; тогда я предложил Ингве встретиться и позвонить Флёгстаду, чтобы задать ему по телефону несколько дополнительных вопросов. Мы засели за письменный стол на квартире у Ингве в Блекебаккене и набросали несколько новых вопросов. Сердце у меня бешено колотилось, когда я набирал номер Флёгстада, не легче стало и когда я услышал на другом конце его сдержанный голос. Но я как-то все же сумел объяснить нашу просьбу, и он согласился потратить на нас еще полчаса, хотя, судя по его голосу, он догадался, в чем дело. Я задавал вопросы, он отвечал, а Ингве сидел, ни дать ни взять секретный агент из романа, прижав к уху параллельную трубку, и записывал все, что говорилось. Теперь у нас было в руках что-то конкретное. Я вставил в свой смутный и приблизительный текст новые предложения, куда более содержательные, и они добавили окружающему тексту аутентичности. Когда я в придачу написал вступление, посвященное творчеству Флёгстада, и добавил ряд вставок фактологического и аналитического характера, то получилось в общем не так уж плохо. Флёгстад просил, чтобы ему дали прочитать интервью, прежде чем оно пойдет в печать, я послал ему текст, сопроводив несколькими любезными словами. Всегда ли он требовал интервью для предварительного просмотра или поступил так только с нами, самоуверенно решившими обойтись без записей, этого я не знаю, но, поскольку в конце концов мне удалось привести все в приличный вид, я и не стал ломать над этим голову. Правда, шевелилось в душе какое-то неприятное чувство при мысли о неточных пассажах, но я гнал его от себя; в конце концов, нет такого правила, чтобы передавать слова интервьюируемого дословно. Поэтому, когда через несколько дней пришло письмо Флёгстада и я достал его из почтового ящика, я был спокоен и не ожидал ничего плохого. Однако руки у меня все же вспотели и сердце забилось учащенно. Пришла весна, солнышко пригревало, и я в кроссовках, одетый в джинсы и майку, собрался ехать в консерваторию – брать очередной урок игры на ударных у товарища моего двоюродного брата. Наверное, лучше было, не вскрывая конверт, положить его дома, потому что времени у меня оставалось в обрез, но любопытство не давало мне покоя, и я вскрыл его на ходу, шагая к автобусной остановке. Вынул страницы с текстом нашего интервью. Он был весь испещрен красными чернилами, подчеркнутыми строчками и замечаниями на полях. «Этого я никогда не говорил», – увидел я. Дальше вижу: «Неточно». Затем: «Нет, нет». Далее: «???» Затем: «Откуда это взялось?» Почти в каждом предложении были те или иные пометки. Я застыл на месте, уставившись в текст. Казалось, я падаю. Проваливаюсь в какую-то тьму. Приложенное к тексту сопроводительное письмо я прочел как можно быстрее, в лихорадочной спешке, словно желая поскорее пережить тот позор, который закончится вместе с последним словом. Письмо заканчивалось словами: «Полагаю, что лучше всего, если это нигде не будет напечатано. С уважением. Хьяртан Флёгстад». Когда я сдвинулся с места на заплетающихся ногах, вновь и вновь пробегая на ходу глазами красные пометки, на душе у меня царило полное смятение. Пылая от стыда, я ехал в автобусе, который медленно полз к университетскому госпиталю Хаукеланн, и в голове у меня крутились одни и те же мысли. Я ничего не умею, я – не писатель и никогда им не стану. Все, чему мы так радовались после разговора с Флёгстадом, казалось теперь смешным и никуда не годным. Вернувшись домой, я позвонил Ингве, который, к моему удивлению, принял это довольно спокойно. «Жалко же так это бросить, – сказал он. – Ты уверен, что не можешь немного подправить и послать ему новый вариант?» Когда первые отчаянные переживания немного улеглись, я еще раз перечитал комментарии и сопроводительное письмо Флёгстада и увидел, что его комментарии касались также моих комментариев, как, например, сравнения с Кортасаром, а ведь это, кажется, уже не его компетенция? Вмешиваться в мое понимание его книг? Мои суждения? Я сказал ему об этом в новом письме, в котором я соглашался с тем, что интервью местами страдает неточностями, но некоторые вещи все-таки были им сказаны, я знаю это, потому что во время телефонного разговора делал письменные заметки, а кроме того, он оспаривает мои, то есть журналистские, комментарии, а значит, выходит за рамки своих полномочий. Если он хочет, я мог бы, отталкиваясь от его замечаний и добавлений, сделать еще одно, телефонное интервью и прислать ему новый вариант? Несколько дней спустя от него пришло вежливое, но решительное письмо, в котором он соглашался со мной в том, что некоторые из его комментариев относятся к моим мнениям, но это, мол, не меняет дела: интервью не должно пойти в печать. Когда я оправился от испытанного унижения, на что потребовалось приблизительно полгода, – в течение этих месяцев, стоило мне только увидеть лицо Флёгстада, его книги или статьи, я каждый раз испытывал чувство глубокого стыда, – то постепенно превратил этот эпизод в забавную историю. Брату не понравилось, что мы с ним выступали в ней в смешной роли, в нашем унижении он не видел ничего комического, а вернее сказать, не замечал унизительности. Вопросы мы задавали хорошие, беседа с Флёгстадом была интересной по содержанию – вот впечатление, которое пожелал вынести из этой истории он.

Страница