– Попьете кофейку? – спросила она.
– Да, спасибо, – сказал Ингве. – Это неплохая мысль. Но мы сами поставим. Где кофейник?
– Если б я знала, – сказала бабушка, озираясь по сторонам.
– Вон он стоит, – сказал я, показывая на стол.
Рядом с кофейником лежала записка, я обернулся на нее и прочитал:
«Мальчики приедут около двенадцати. Я буду примерно к часу. Гуннар».
Ингве взял кофейник и пошел к мойке выливать гущу. Там громоздились грязные тарелки и бокалы. По всему рабочему столу валялись упаковки, в основном от полуфабрикатов для разогревания в микроволновке, часть из них – с недоеденными остатками. Среди упаковок стояли бутылки, в основном тоже пластиковые полторашки, некоторые с недопитыми остатками на дне, некоторые наполовину полные, другие еще не открытые, и стеклянные бутылки от крепкого алкоголя – в основном из-под дешевой водки, да несколько бутылок от виски «Аппер Тен» по 0,35. Всюду лежала засохшая кофейная гуща, засохшие остатки еды. Ингве отодвинул часть упаковок, вынул из мойки несколько тарелок и поставил их на рабочий стол, затем вылил из кофейника старую гущу и налил в него воды.
Бабушка сидела, как при нашем приходе, уставив глаза в столешницу, с теперь уже погасшей сигаретой в руке.
– Где у тебя кофе? – спросил Ингве. – В шкафу?
Она подняла взгляд.
– Что? – переспросила она.
– Где у тебя кофе? – повторил Ингве.
– Я и не знаю, куда он его поставил, – сказала она.
Он? Папа, что ли?
Я повернулся и пошел в гостиную. Сколько я себя помню, ею пользовались редко, только по торжественным случаям. Сейчас посреди комнаты стоял папин здоровенный телевизор, и к нему были придвинуты оба тяжелых кожаных кресла. Между ними стоял маленький столик, весь заставленный бутылками, бокалами, пачками табака и переполненными через край пепельницами. Я прошел дальше в глубину комнаты.
Там, где раньше был диванный уголок с креслами и столиком, перед диваном валялась брошенная одежда. Я разглядел две пары брюк, кофту, несколько трусов и носков. Запах стоял ужасный. Рядом валялись еще бутылки, пачки из-под табака, куски засохшего хлеба и всякий другой мусор. Я медленно подошел к дивану. Его покрывали испражнения, – размазанные и кучками. Я нагнулся к одежде. Она тоже была загажена. Лак на полу местами облез – большими пятнами неправильной формы.
От мочи?
Хотелось что-нибудь расколошматить. Схватить столик и швырнуть его в окно. Сорвать со стены полки. Но меня охватила ужасная слабость, едва хватило сил отойти и дотащиться до окна. Я уткнулся лбом в стекло и стал смотреть в сад. Сваленная там садовая мебель вся облезла. Казалось, вещи растут из земли.
– Карл Уве? – позвал с порога Ингве.
Я вернулся назад.
– Тут просто кошмар, – сказал я тихонько, чтобы не слышала бабушка.
Он кивнул.
– Давай посидим с ней немного, – сказал он.
– Ладно.
Я вошел в кухню, подвинул себе стул и сел напротив нее. Там что-то тикало, звук исходил от какого-то прибора вроде термостата, который, очевидно, должен был автоматически выключать плиту. Ингве сел к столу с узкого конца, достал пачку сигарет из куртки, которую почему-то не снял, войдя в дом. Тут я обнаружил, что и сам сижу в куртке.
Курить мне не хотелось, от одной мысли об этом делалось противно, но в то же время и без сигареты было невозможно, так что я не утерпел и достал из кармана пачку. Увидев, что мы сели за стол, бабушка оживилась, глаза у нее заблестели.
– Так что ж вы сегодня – ехали сюда из самого Бергена? – спросила она.
– Из Ставангера, – сказал Ингве. – Теперь я живу там.
– А я вот в Бергене, – сказал я.
За спиной у нас на плите задребезжал кофейник.
– Вот как, значит, – сказала бабушка.
Наступило молчание.
– Хотите кофейку, мальчики? – спросила вдруг бабушка.
Мы с Ингве переглянулись.
– Я уже поставил немножко, – сказал Ингве. – Сейчас будет готов.
– Ах да, и правда, – сказала она.
Она посмотрела на свою руку и резким движением, словно только сейчас обнаружила, что держит в ней сигарету, схватила зажигалку и закурила.
– Так вы сегодня приехали из самого Бергена? – спросила она и, сделав несколько затяжек, взглянула на нас.
– Из Ставангера, – сказал Ингве. – Это заняло всего четыре часа.
Она вдруг вздохнула:
– Ах да. Жизнь – это божба, сказала старушка, которая не выговаривала «р».
Она хохотнула, Ингве улыбнулся.
– Хорошо бы чего-нибудь съестного к кофе, – сказал он. – У меня в машине осталась шоколадка. Я сейчас принесу.
Мне хотелось сказать ему, чтобы он не уходил, но, конечно, было нельзя. Когда он скрылся за дверью, я встал, положил начатую сигарету на край пепельницы, отошел к плите и прижал кофейник поплотнее к конфорке, чтобы он поскорее закипел.
Бабушка снова погрузилась в себя, сидела, уставив глаза в стол. Она сидела ссутулившись, опустив плечи и тихонько покачивалась взад и вперед.
О чем она думает?
Ни о чем. Там не было никаких мыслей. Их не могло быть. Только холодная муть и тьма.
Я отпустил ручку кофейника и стал искать глазами коробку, в которой хранится кофе. На рабочем столе – нет, на столе напротив тоже не видно. Может быть, где-то в шкафу? Хотя нет. Ингве же ее достал. Так куда он мог ее поставить?
Вон она, черт возьми. На вытяжке, где стояли старые баночки с пряностями. Я снял коробку и отодвинул кофейник с конфорки, хотя вода еще не закипела, открыл крышку и насыпал в кофейник несколько ложечек кофе. Он был высохший и, похоже, выдохся.
Подняв взгляд, я увидел, что бабушка смотрит на меня из-за стола.
– А где Ингве? – спросила она. – Он что, ушел? Неужели уже уехал?
– Нет, что ты, – сказал я. – Он только пошел что-то взять из машины и сейчас вернется.
– Ах, вот как, – сказала она.
Я взял из ящика вилку и, помешав в кофейнике, поставил его, придавив несколько раз, на плиту.
– Ну вот. Теперь пускай немного настоится, и готово, – сказал я.
– Он сидел в кресле, когда я зашла к нему утром, – сказала бабушка. – Сидел совершенно неподвижно. Я пыталась его разбудить, но он не просыпался. А лицо у него было белое.
Меня замутило.
На крыльце послышались шаги Ингве. Я открыл шкаф, чтобы достать стаканы, но там ни одного не было. К тем, что стояли в мойке, мне даже прикасаться не хотелось. Я нагнулся и попил прямо из-под крана, в этот момент вошел Ингве.