Прощание - читать онлайн книгу. Автор: Карл Уве Кнаусгорд cтр.№ 113

– Это ты хорошо придумал, – сказала она, отвечая мне тоже улыбкой. – Отчего же не выпить!

Я протянул ей стакан, где была водка, а сам взял тот, что со спрайтом, и сел в соседнее кресло. Ужасно! Это было ужасно! Меня разрывало на части. Но я ничего не мог поделать. У нее была в этом неодолимая потребность. Вот и все.

Если бы коньяк был под рукой или портвейн!

Тогда я мог бы подать ей рюмку на подносе с чашкой кофе, и это выглядело бы если не совершенно нормально, то все же не так неуместно, как эта бесцветная смесь водки и спрайта.

Я смотрел, как она открыла свой старушечий рот и опрокинула в него эту смесь. Недавно я говорил себе, что этого больше не повторится. И вот она сидит у меня со стаканом спиртного. Мне это было словно нож в сердце. К счастью, она не стала просить добавки.

Я поднялся с кресла:

– Пойду позвоню.

Она повернула голову ко мне.

– Кому это ты собрался звонить на ночь глядя? – спросила она.

И снова у меня появилось ощущение, что она говорит это кому-то другому.

– Еще только восемь часов, – сказал я.

– Разве только восемь?

– Да. Я думаю позвонить Ингве. А потом Тонье.

– Ингве?

– Да.

– А разве он не здесь? Ах да, верно, – сказала она.

Тут она отвлеклась на телевизор и стала смотреть его, точно меня и не было в комнате.

Я выдвинул стул из-под обеденного стола, сел и набрал номер Ингве. Он только что вернулся. Добрался нормально. В трубке слышались громкие крики Турье и голос Кари Анны, которая пыталась его успокоить.

– Я тут подумал насчет этой крови, – сказал я.

– Да. Что это было? – сказал Ингве. – Вероятно, случилось еще что-то, кроме того, что рассказывала бабушка.

– Наверное, он то ли упал, то ли что-то еще, – сказал я. – И ударился обо что-то твердое. Ведь нос был сломан, ты заметил?

– Да, конечно.

– Нам надо поговорить с теми, кто сюда приезжал. Лучше всего с врачом.

– В похоронном бюро, наверное, есть его телефон, – сказал Ингве. – Хочешь, я позвоню?

– Да. Ты бы мог?

– Завтра позвоню. Сейчас уже поздновато. Тогда все и обсудим.

Я хотел еще поговорить о том, что тут происходит, но в его голосе мне послышалось нетерпение. Ничего удивительного, ведь наверху его уже ждала двухлетняя дочка Ильва. А кроме того, прошло всего несколько часов с тех пор, как мы виделись. Однако он не подавал вида, что хочет закончить разговор, так что пришлось сделать это самому. Положив трубку, я набрал номер Тоньи. По ее голосу я понял, как она ждала моего звонка. Я сказал, что совершенно выдохся, и мы можем побольше поговорить завтра, к тому же она через пару дней приедет сюда. Наш разговор продлился всего несколько минут, но после него я почувствовал себя лучше. Зайдя на кухню и захватив со стола сигареты и зажигалку, я вышел на веранду. И в этот вечер бухта опять была полна возвращающихся с моря лодок. Теплый воздух, как всегда, когда ветер дует с юго-запада, был пропитан присущим этому городу запахом свежей древесины, ароматами расстилавшегося внизу сада и слабым, едва уловимым запахом моря. За окном гостиной мерцали отсветы телевизора. Встав возле кованой чугунной решетки, ограждавшей веранду, я закурил. Потом загасил сигарету о стену дома, и с нее звездочками посыпались в сад горящие искры. Вернувшись в дом, я в первую очередь проверил, где бабушка, и, убедившись, что она сидит в гостиной, поднялся к себе на чердак. Чемодан стоял у кровати раскрытый. Я взял из него картонный конверт с версткой, сел на кровать и оторвал с конверта скотч. Мысль о том, что моя рукопись уже стала книгой, которую издают, поразила меня с неожиданной силой, когда я увидел перед собой сверстанный титульный лист, который в корректуре выглядел совершенно иначе. Я сразу же переложил его в самый низ пачки, сейчас мне не до того, чтобы над ним размышлять, достал из кармашка в чемодане карандаш, взял лист с образцами корректорских значков и устроился на кровати спиной к изголовью, положив рукопись себе на колени. Верстка была срочная, и я рассчитывал работать над ней вечерами, чтобы сделать как можно больше. До сих пор для этого не находилось времени. Но сейчас, когда Ингве уехал в Ставангер, а на часах было только восемь, у меня оставалось для работы как минимум четыре часа, а возможно, и больше.

Я начал читать.

Два черных костюма, висевшие каждый на своей створке приоткрытого шкафа напротив кровати, мешали мне сосредоточиться, потому что, читая рукопись, я все время помнил об их присутствии, и, хотя знал, что это всего лишь костюмы, ощущение, что это живые существа, маячило тенью в глубине сознания. Через несколько минут я поднялся, чтобы их убрать. Держа в каждой руке по костюму, я стал оглядываться, куда бы их перевесить. На карниз над окном? Но там они еще больше будут бросаться в глаза. На дверную притолоку? Нет, мне же под ней проходить. В конце концов я вышел из комнаты, отправился в помещение, где обычно сушили белье, и повесил их там, каждый на отдельную веревку. Раскачиваясь, они еще больше стали походить на человеческие фигуры, но, если закрыть дверь, я их не буду видеть.

Вернувшись в комнату, я снова сел на кровать и продолжил чтение. Где-то далеко внизу, на улице, газанула машина. С нижнего этажа неслись звуки телевизора. В пустом, затихшем доме это звучало дико, словно здесь творилось какое-то безумие.

Я поднял глаза.

А ведь я писал эту книгу для папы. Сам того не зная, – но это так. Она адресована ему.

Отложив верстку, я встал и подошел к окну.

Неужели он действительно так много для меня значил?

О да. Еще как.

Я хотел, чтобы он увидел меня.

Ощущение, что написанное мною чего-то стоит, а не только выражает мое желание создать что-то значимое или, как минимум, претендующее на значимость, впервые появилось у меня, когда я писал пассаж о папе и при этом заплакал. Раньше такого никогда не случалось. Я писал о папе, а слезы так и струились у меня по щекам, я уже не различал ни клавиатуры, ни экрана и тюкал по клавишам почти вслепую. Я даже не знал о горе, которое, оказывается, жило во мне, не подозревал о его существовании. Отец был для меня идиотом, с которым я не желал иметь ничего общего, и мне ничего не стоило от него отстраниться. Да и отстраняться было не от чего, на самом деле ничего уже и не было, ничто нас не связывало. И при всем этом я пишу, а сам обливаюсь слезами.

Я снова уселся на кровать и разложил рукопись на коленях.

Но и это было еще не все.

Кроме прочего, я хотел показать, что я лучше его. Что я выше его. Или я просто хотел, чтобы он мною гордился? Хотел добиться его признания?

Он даже не знал, что я собираюсь издать книгу. Последний раз, когда мы встречались с ним с глазу на глаз перед тем, как он умер, полтора года тому назад, он все-таки спросил меня, чем я сейчас занимаюсь, и я сказал, что начал писать роман. Мы шли по Дроннингенс-гате, направляясь в ресторан поужинать, у него со лба градом катил пот, хотя на улице было холодно, и он спросил меня, не глядя, явно только чтобы поддержать разговор, есть ли надежда, что из этого что-то получится. Я кивнул и сказал, что одно издательство заинтересовалось. И тут он вдруг на ходу посмотрел на меня как будто откуда-то, где он оставался собою прежним и мог бы, если захочет, вернуться к тому, прежнему.