Будь Жегорт - читать онлайн книгу. Автор: Ирена Доускова cтр.№ 16

А я ее сразу не заметила и теперь боялась, что́ она мне скажет. Но она ничего не сказала. Поздоровалась с мальчиками и пошла переодеваться.

Потом мы еще зашли в отдел кадров, это такой кабинет, в котором сидят три добрые женщины, курят и пьют кофе. Каченка попросила, чтобы Сецкому и Элиашу дали разные театральные программки и плакаты.

– Пани Соучкова, вы знаете какого-нибудь актера, у которого была четверка по поведению? – спросил Сецкий.

– Так сразу не могу сказать, но подумаю, – пообещала Каченка.

– Тогда, пожалуйста, передайте мне потом через Хелену, мне нужно это знать. Или хотя бы у рабочего сцены, я все равно еще должен подумать, кем бы мне хотелось быть больше.

Пепа с Пепичеком нас уже ждали. Каченку еще ждала пани Гланцева, и они ее всячески развлекали. Особенно Пепичек, который ужасно кричал и топал, потому что опять показывал раненого мамонта. Пани Гланцева улыбалась ему и каждый раз, когда он топал, у нее подергивался левый глаз. Я поздоровалась с ней как полагается, и пани Гланцева улыбнулась мне так же, как Пепичеку.

– Очень рада видеть тебя, Хеленка, – сказала она. – Я принесла тебе маленький подарок.

Потом потянулась к сумке и подала мне маленькую тетрадь в черной обложке. Она пахла как те старые ноты, которые дедушка раскрывает за пианино. Я открыла ее, и внутри на картинке был гроб, а под ним написано старинным шрифтом: «Осиротевшее дитя – III, иллюстрированное издание».

– Спасибо, пани Гланцева. Но лучше не дарите мне это, – сказала я.

Пани Гланцева снова улыбнулась и сказала:

– Не плюй в колодец, Хелена. Возьми.

Потом она вынула из сумки и дала Каченке потрепанную книжку, на которой было написано: «С йогой к душевной гармонии». Пани Гланцева и ее муж глазной врач пан Гланц уже три года каждый день занимаются йогой. Йога – это такие упражнения, во время которых почти не нужно двигаться, зато нужно, например, взять одну свою руку и одну ногу, завязать их в узел и полчаса так выдержать.

Пани Гланцева постоянно уговаривает Каченку ходить с ними на этот кружок, но Каченка говорит, что не может никуда регулярно ходить. Тогда пани Гланцева принесла ей эту книжку, чтобы заниматься дома. Она пыталась завлечь и Пепу, только Пепу трудно завлечь чем-нибудь, если он сам не увлекся. Пани Гланцевой он сказал, что лучше сделает что-нибудь для своего здоровья в бассейне, и взял нас с Пепичеком с собой. Мы были очень довольны, особенно потому, что пани Гланцева все время нас поучает и ведет эти свои разговоры.

Однажды я показала ей свои драгоценные камни, которые мне подарили в костюмерной, и сказала, что больше всего мне нравятся розовые и у меня их пять, а она мне на это ответила, что черт больше всего любит то, что я люблю больше всего и что у меня хорошо посчитано. Или какую-то такую гадость.

По пути в бассейн я спросила у Пепы, не случится ли чего с Каченкой от йоги, потому что с тех пор, как пани Гланцева и доктор Гланц начали регулярно заниматься, оба стали ужасно заикаться и у них подергивается лицо, а за такое могут выгнать из театра.

Пепа сказал, чтобы я не беспокоилась, что йога не может навредить Каченке, но если ему покажется, что она начинает заикаться, то он сразу запретит ей заниматься. Только вот из театра Каченку, даже если она будет красивой и будет прекрасно говорить, все равно могут выгнать. И Пепу тоже. Пепа не хотел мне об этом рассказывать, чтобы я не забивала себе голову, пока я еще маленькая, но я это отлично знаю, хотя Пепа и делает вид, что он веселый. Каченка уже даже не делает вид, потому что ей понятно, что против нее сговорились.

Неудивительно, что она становится от этого угрюмой, я же знаю, что это такое. В Закопах против меня однажды сговорились все мальчики из соседних домов и каждый, кто меня встречал, говорил мне: «Ты умрешь».

Я не то чтобы боялась, что и правда умру, но все же больше мне понравилось бы, если бы они говорили, например, «привет» или «как дела». И уже совсем не хотелось выходить на улицу, хотя светило солнце и были каникулы. К счастью, мы потом поехали в Болгарию, а когда вернулись, то со мной опять все здоровались как обычно: «Салют, сарделька».

Каченке пока что никто не говорил никаких гадостей, но в театре это делается по-другому. Заговор распознается так: тому, к кому перестают хорошо относиться, начинают давать только роли статистов, а потом вообще ничего. Быть статистом – значит, например, в «Укрощении строптивой» вместо строптивой играть ее горничную. Каченка в предпоследней постановке как раз играла какую-то горничную, а в последней – женщину, которая один раз проходит через сцену с барабаном и вообще ничего не говорит. Так что думаю, она по-настоящему в опасности.

У Андреи Кроуповой, наоборот, всегда были роли статистов, а теперь она вдруг играет главные. Еще из театра уходит Беренчичева, наверное потому, что Кроупова с Панырковой ее побили. После каникул она будет работать в другом театре, аж где-то в Моравии.

Родители из-за этого поссорились. То есть не из-за этого, а из-за того, что Беренчичева хотела одолжить в банке десять тысяч крон, но для того, чтобы ей их дали, нужно, чтобы кто-нибудь подписал бумагу, что он их заплатит, если она не заплатит. Она пришла просить Каченку, и Каченка ей это пообещала. Но Пепа ужасно разозлился, кричал, что Беренчичева чокнутая и что будет, если что-нибудь случится, когда у нас самих совсем нет денег.

Но Каченка решила, что подпишет, потому что порядочные люди должны помогать. Как можно быть уверенным в порядочности, орал Пепа, если знаком с человеком всего пару месяцев. Я удивилась, ведь однажды я видела, как Пепа в углу за занавесом держал Беренчичеву за руку и о чем-то шептался с ней или что-то в этом роде. Так что я думала, она ему нравится. Но вообще-то я рада, что ошиблась.

Бабушка меня разозлила так сильно, что хочется собрать вещи и сбежать. Вот пошла бы я пешком и ночевала бы в поле на стоге сена, ела бы малину и клубнику и другое, что нашла бы. Главное, ушла бы из Закопов.

А если бы стало жарко, то искупалась бы в пруду, в каком захочу, а не в ванной и не в дурацком резиновом надувном бассейне для мелюзги, которая плавать не умеет.

По дороге я бы подружилась с разными хорошими незнакомыми людьми, как это делает дедушка Франтишек. И я бы все шла и шла и дошла до Моравии, до города Опавы, который, говорят, очень красивый и в котором Каченка с Пепой уже три дня в отпуске и пробудут еще неделю.

А поскольку я бы все ходила, плавала и мало ела, то пришла бы такой худой, что одежда на мне висела бы и Пепа с Каченкой очень бы обрадовались тому, какая я молодец и какая красивая и как я их здорово нашла. И, может быть, купили бы мне новую майку и штаны, лучше розовые, и еще маленький шлем, потому что обратно я бы поехала с ними на мотоцикле. Я бы там прекрасно поместилась, потому что уже была бы не круглой, а плоской, как все красивые девушки.

А бабушка бы все это время бегала по деревне, причитала и сожалела бы о том, что не позволила мне поехать с Касекрами купаться даже в самую жару, и что никогда не разрешала мне купить мороженое, и что заставила меня писать письмо Фрайштайну, и что рассказывала мне о нем несмотря на то, что я затыкала уши. Но было бы уже поздно, никто бы обо мне ничего не знал.