Преданный и проданный - читать онлайн книгу. Автор: Борис Павленок cтр.№ 53

Как отмечал историк тех времён, в Петербурге и в Москве жилые комнаты, куда дворцовые обитатели уходили из пышных зал, поражали теснотой, убожеством обстановки, неряшеством — двери не затворялись, в окна дуло, вода текла по стенным обшивкам. У великой княгини Екатерины в спальне в печи зияли огромные щели, близ этой спальни в небольшой каморке теснились семнадцать человек прислуги; меблировка была так скудна, что зеркала, постели, столы и стулья по надобности перевозились из дворца во дворец, даже из Петербурга в Москву.

Итак, её величество вместе с «интимным солидарным комитетом» изволили перекидываться в дурачка, попутно верша государственные дела и судьбы.

— Ну и чем же, госпожа «премьер», — обращалась, продолжая разговор, самодержица к Мавре, — кончился скандал?

— Срамом, матушка, срамом. — Мавра, склонившись к императрице, округлила глаза, и от этого лицо её во всполохах свечей стало ещё страшней и безобразней. — Пётр Фёдорович вручил Понятовскому жену и сказал: «Ташши, коли хочешь, в постелю, а я с энтой пойду», — с Лизкой, значит.

— Ох, грех, грех, — запричитала Анна Карловна, запуская между тем взгляд в карты «премьера».

— Добро бы просто грех, — одёрнула её Мавра, — а то вить, почитай, государственная измена... Огородила Катерина себя гвардейцами, и Петра Фёдоровича в покои свои не допускает. Однова, захотемши к супруге его высочество, так вить чуть не взашей попёрли.

— А хочь бы и побили дурака, велик грех, — засмеялась Елизавета. — Зачем жену от себя отдалил? Бабе бабьего требуется, а он всё, Карловна, с твоей Лизкой в солдатики играет...

— Так ведь, матушка, по-детски всё это, из давней дружбы...

— Гляди, кабы с дружбы детской она тебе яичко в подоле не принесла. Он-то немочен, мой дурачок, да вокруг голштинцев толпы... Сколько их нынче в Раненбауме?

— Уж за пол тыщи перевалило, — дала справку Елизавета Ивановна. — Ваш ход, матушка.

— Сейчас, дай подумать. — Елизавета перебирала карты. — Пожалуй, девятка виней пойдёт, на! Ты скомандуй иностранной коллегии, чтоб более ни одного в Россию не пускали. Ишь ты, дурак дураком, а полк собрал под свою руку... Надо гетману сказать, чтоб ещё гвардейцев сотню к Раненбауму подтянуть. Разве что в Петергоф... Распорядись, Мавра...

— Ладно. — Мавра, откинув голову, рассматривала свои карты, искоса взглядывала на картишки Елизаветы Ивановны, благо та держала их не тая... — А мы вашу девяточку валетиком — раз! Я думаю, матушка, Понятовского после конфуза надо бы спровадить до дому. А, Ивановна?

— А валетик-то у меня ещё завалялся, тяни, матушка, тяни. Только насчёт Понятовского аккуратно чтоб. Может, Елизавета Ивановна, насчёт климата петербургского, тяжек, мол, ему... а?

— Можно и климат, — согласилась «министр иностранных дел». — Твой ход, Мавра.

— Сейчас, подружка, сейчас я тя уважу... — Мавра на миг взглянула в сторону Воронцовой, та кивнула быстро, еле заметно. — Сейчас я похожу... король! Докладывает следствие досконально уж, что в отступе Апраксина от Кёнигсберга окончательно Бестужев виноват.

Елизавета, в свою очередь, кивнула «министру иностранных дел»:

— Не жалей козыря, отобьёмся... Шуваловы во всём видят вины Бестужева.

— А ты, матушка, полюбопытствуй у начальника Тайной канцелярии. — Лисья улыбка окрасила лицо советницы Воронцовой. — Депешку-то он послал Апраксину: матушка, мол, безнадёжна, поостерегись усердства, коль взойдёт на трон Петрушка, наплачешься за урон королю прусскому. Ну, Апраксин бросил обозы и побег...

— Выходит, гибели моей желали? — Елизавета сжала карты колодой.

— И ещё доводят, что замыслил вместо Петруши на трон возвести Екатерину, обвенчав с узником Иванушкой, а Петра Фёдоровича с Павлушкой, ейным сыном, в Голштинию отправить, пусть, мол, родовым правит.

— Может, брехня? — с надеждой сказала Елизавета.

— Готова крест целовать... Старый лис соглядатая заслал в Шлиссельбург, дабы Иванушку беречь, да не знает, что то — мой человек.

— Выходит, перехитрила русская баба шведского стратега?

Елизавета одобрительно засмеялась, комитет дружно поддержал, обнажив кто зубы, а кто остатки оных.

«Министр иностранных дел» решила подлить масла в огонь:

— И ещё сказывают, Екатерина с Апраксиным в переписке.

— То ведомо, — сухо оборвала её Елизавета. — Значит, так: Понятовского домой, Екатерину перевести на жительство из Раненбаума в Петергоф, подале от голштинцев, и накажи гетману, чтоб берегли пуще глаза, особливо от иностранцев, в Раненбауме караулы удвоить. Расшалился не в меру Петруша... Кой праздник ближайший у нас, Карловна?

— Рождество Пресвятой Богородицы.

— Надобно мне, с силами собравшись, совершить парадный выход на моление в Казанский собор, явиться народу, а то, вишь, хоронят меня. Нет, господа, мы ещё дадим дыму!..

— А насчёт узника? — напомнила Мавра.

— Беречь пуще глаза... Господи Боже милосердный, спаси и помилуй убогого...

Шувалова не утерпела:

— Может, насчёт Бестужева...

— То моё дело, — оборвала Елизавета. — Обер-прокурора ко мне.

Начальник Шлиссельбургской крепости князь Чурмантеев стоял, прислонясь к стене, в ожидании, пока узник окончит трапезу. Аристократического в князе, прямо скажем, было негусто. Разве что аккуратно оправленные подусники да тщательно ухоженные усы, а так — солдат солдатом. Костист, широколиц, носат. Мундир хоть и гвардейский, но заношенный, капитану следовало б одеваться и поприличнее.

Узник, тщедушный и долговязый, одетый в нательную холщовую рубашку, обросший длинными, хоть и тонкими волосами, с лицом, опушённым редкой и неопрятной растительностью, выглядел подобно цветку, выросшему во тьме подвала — худосочному и белёсому. Бросая по сторонам жадные взгляды, он ел хищно, охватив миску ладонями, и при этом не то урчал, не то бормотал невнятицу. Вылизав миску, принялся скоблить дно ложкой. Чурмантеев ласково проговорил:

— Будет уж, Иванушка, а то миску продырявишь. Давай посуду. — Узник протянул князю миску, а ложку, словно бы невзначай, сунул за пазуху. — Не дури, отдай.

— Циво отдай? — Узник глянул на Чурмантеева искоса, хитро улыбаясь и застенчиво пряча глаза. Детская шепелявость совершенно не вязалась с обликом взрослого мужчины. — Вись, нету, нетути...

— Не дури, не дури, Иванушка. Не велено иметь тебе предметы, коими вред себе сотворить можешь. Давай ложку.

— Нету, нету, нетути, — запел Иванушка, разводя по-детски ладошками.

— Будет играться, слышь.

— Тю-тю...

— А вот счас пристав с палкой придёт, будет тебе тютю, — начал сердиться Чурмантеев.

— Не надо пристава, дяденька, бить будет... Больно, ох больно, — заскулил Иванушка, но ложку с готовностью вернул.