Квартирная развеска - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Галкина cтр.№ 19

И само вычисление спектакля, о котором говорил Полунин, поразило меня. «Настоящий театр хорош на 500–700 мест, глаза, мимика видны только до двадцать пятого ряда, дальше лицо исчезает, остаются жесты и движения». Вычислено было всё: свет, музыка, костюмы, каждая черточка восприятия. Поверил я алгеброй гармонию.

Пока думала я, настал час второго интервью десять лет спустя, мне уже мерещились не Академия дураков, не конференция клоунов в заснеженных просторах снегов (Рождественских? лагерных? с белизною фаты? детской пеленки? простыни? савана?), а бредущие по кромке метели, вьюги, бури снежной король Лир с шутом своим, оба в лохмотьях.

Во втором интервью в белой супрематической компьютерной гостиной Полунин процитировал слова Феллини: «Настоящий клоун заставляет пьяницу пить, художника хвататься за кисть, прачку стирать».

Он говорил о красоте снега, вмиг покрывающего грязный город царством белизны. Что знакомо и понятно любому горожанину, у меня тоже это есть в стихотворении «Снег».

Но самой яркой частью его монолога была история из детства, когда матушка его уезжала в трехметровые снега, опоясавшие дом и весь мир, за двадцать километров в райцентр за продуктами и товарами, иногда отсутствовала она день, три дня, неделю; было страшно: «Снег забрал маму...» А потом она возвращалась, возникала из снежной дали, материализовалась из метели: «Снег это мама». И тут он плачет. И у светской кокетливой ведущей слезы на глазах.

Дальше Полунин говорит:

— А жена моя вообще якутка. У них там снег — всё, и самое лучшее, и смертный страх.

Да ведь и у меня бабушка из Сибири, ее с сестрой и братом малыми детками привезли с Сахалина на собаках по проливу Тартари, — на материк, в Новониколаевск, теперь он Новосибирск.

Я смотрю «Snow show» на маленьком экране компьютера, не единожды, жизнь моя такова, что я никак не могу увидеть действо целиком с начала до конца. И потом перед сном вспоминаю то, что смогла увидеть. Хрупанье шагов на снежной ровнице. Заснеженные домики игрушечные с горящими окнами, клоун вывозит их на веревочке, детский зимний поезд из прошлого. Декорации зимы. Булгаковские фигурки на снегу: виденье, начало прозы. Брейгелевские на снегу фигурки. Человек в метели. Акакий Акакиевич без шинели в холоде Коломны: украли шинель, украли! Последняя буря.

И с образом разорванного клоуном письма, — летят обрывки, начинают сыпаться снежинки, — приходит в память мою детская моя игра.

В послевоенные годы игрушек было мало, плюшевый медведь ростом с двухлетнего ребенка, он сохранился до двадцать первого века, с такими медведями деток фотографировали в фотоателье, кажется, их шили зэки где-то в недрах и берлогах лагерных шарашек. Простенькие железные трактора, саночки, машинки, жестяные, раскрашенные от руки. У меня был такой грузовичок, подобный тому, который вывез любимого мужа моего, трехлетнего, по Дороге жизни после первой блокадной зимы (он мало что помнил, только красивые черные фонтаны, всплескивавшиеся в ладожских снегах то там, то сям: взрывы). Я брала газету, машинописные черновики дедушкиных научных работ и рвала их на меленькие клочочки, это был снег, я нагружала его в кузов грузовичка, везла по паркету, осыпая по дороге не поместившимся игрушечным снегом, казавшимся почему-то необычайным сказочным богатством.

Думаю, не я одна играла с самодельным бумажным снегом.

А уж с настоящим-то — что говорить. Дети — да и взрослые — с ветхих, может быть, времен, — играли с этими доставшимися им просто так массами вещества: в песок, строя на пляжах из мокрых капель замки в стиле Гауди, роя пещерки, выкапывая затончики, укладывая загорать скульптуры песочных людней и песчаных животных; в песочницах с куличами и машинками; в воду, плескаясь, плещась, плавая, устраивая фонтанные зрелища; в грязь, это радость мелюзги, несущейся к ужасу маменьки топотать в луже; в снег, само собой, все эти снеговики, ледяной дом, взятие снежного городка с предварительной его постройкою, в снежки, в отряхивание над головою дерев яблоневых, вишневых садов, чаировых парков; а языческое вспахивание снегов полей для будущего великого урожая? а катание на тройках? и звон коньков на катках, на зимних твердях рек, каналов и прудов? а игрища во время с песочными, водяными и солнечными часами? Какой древней игрою заканчивается «Снежное шоу», подымая в зрителях из глубин сознания неведомые пласты. В тех, конечно, у кого это сознание — вкупе с глубинами — есть как таковое.

Эта экзотическая запоминающаяся фамилия время от времени — через годы — всплывает в моей жизни: в рассказах школьной подруги Нины (детских ленинградских и взрослых комаровских), в разных книгах (например, в известной «Две Москвы» краеведа и писателя Рустама Рахматуллина), на полках книжного магазина, в чреде гугловских поисков, на гербе дома 28 по Большой Морской.

Дворянский род Тутолминых восходит к XV веку, как поведал мне Гугл; и я еще надеюсь, что удастся мне прочитать статью, посвященную им, в 82 томе Брокгауза и Ефрона. По одной из версий фамилия их тюркского происхождения. А семейное предание производит Тутолминых от Чингисхана через его внука Берке.

В золотом поле щита их герба две подковы, в серебряном — лев на задних лапах, держащий натянутый лук со стрелою, в голубом поле пять серебряных осьмиугольных звезд, в красном три серебряных осьмиугольных звезды и полумесяц серебряный рогами в левую сторону. По сторонам щит держат два льва.

Поскольку никогда не видела я генеалогического древа, ветви его и персоналии не связывались для меня в единое целое, мне встречались отдельные лица, персоны, персонажи разных времен, управитель московского Воспитательного дома Иван Акинфиевич, генерал-майор Алексей Тимофеевич, ротмистр, а позже генерал от инфантерии Иван Федорович (которому принадлежал дом на углу Большой Морской и Гороховой, построенный Сюзором, с лепным гербом), Иван Васильевич с портрета осьмнадцатого века, еще один тропининский портрет, фотографии Николая Федоровича и Дмитрия Федоровича, доктор Н. Н. Тутолмин, изображение московского особняка Тимофея Тутолмина в Москве на Гончарной, фото Старицкого Свято-Успенского монастыря, где у северного фасада Успенского собора стоит фамильная усыпальница-храм, фотография Софьи Николаевны, двоюродной сестры Блока.

У О. Л. Качаловой, тетушки Блока с отцовской стороны, было четверо детей; Ольга Николаевна (вышедшая замуж за сына Сюзора), Мария Николаевна, Николай Николаевич (известный стекольщик) и Софья Николаевна, чей второй муж принадлежал к роду Тутолминых.

Ольга Владимировна Тутолмина, дочь их дяди, вышла замуж за Калугина Михаила Дмитриевича, родилась у Калугиных дочь Татьяна — мать Нины.

Мать рассказывала дочери: в собственном калугинском санкт-петербургском доме дети время от времени устраивали спектакли, участвовали и дети знакомых, домашний театр. Отец всегда был одним из лучших, веселых и благодарных зрителей. Но в один из дней отец пришел из Государственной Думы мрачный, озабоченный, заперся с двумя друзьями в кабинете, спектакль смотреть не стал, дети обиделись на него, не понимали — почему? что это? А это была — революция.