– …мы так легко нашли его… Ты все для этого сделал.
– Ты догадлив, Мартен. И чертовски хитер.
– Но не хитрее тебя, да?
– Верно. Мы давно знакомы; ты не мог не понимать, что обычно я не делаю такого количества ошибок, и насторожился.
– Я предполагал, что ты дергаешь за ниточки, чувствовал твое присутствие за спиной. И сказал себе: у кукольника свои резоны, рано или поздно он высунет нос… И оказался прав, ведь так?
– Молодец, Мартен, верно рассудил. И вот мы здесь. Что дальше?
– Все выходы из больницы охраняют полицейские. Тебе не сбежать.
– Я так не думаю. Ты меня арестуешь? Здесь? В палате моего заболевшего сына? Это моветон!
Сервас посмотрел на мальчика в тонкой пижамке: его светлые ресницы напоминали шелковистые волоски кисти художника.
Гиртман встал. Он набрал пару килограммов, что было заметно даже при высоченном – метр восемьдесят восемь! – росте. Одет швейцарец был странно – в давно вышедший из моды пуловер с жаккардовым рисунком и потерявшие форму вельветовые брюки, – но магнетизма не утратил и по-прежнему внушал страх.
– Ты устал, Мартен. Я предлагаю тебе…
– Что с ним? – перебил, не дослушав, Сервас.
– Желчная атрезия.
– Впервые слышу. Это опасно?
– Смертельно, если ничего не предпринять.
– Объясни.
– Это займет много времени.
– А я никуда не тороплюсь.
Гиртман оценивающе посмотрел на полицейского, принял решение и заговорил.
– Болезнь поражает одного ребенка из двадцати тысяч; начинается во время вынашивания. Протоки, отводящие желчь, сужаются и зарастают, а задержка желчи в печени наносит непоправимый ущерб организму. Ты, как и все, слышал о циррозе на почве алкоголизма. Так вот: застой желчи приводит к фиброзу, а затем – к вторичному циррозу, от которого и умирает ребенок.
Гиртман сделал паузу и посмотрел на Гюстава, словно нуждался в передышке, чтобы продолжить тяжелый разговор.
– На сегодняшний день причины и механизм развития атрезии желчных ходов до конца не ясны. Дети, которых она… выбирает, имеют множественные проблемы со здоровьем: они, как правило, мельче ровесников, подвержены инфекциям, плохо спят, у них хрупкий желудочно-кишечный тракт, хроническая желтуха. Тот еще букет.
Голос Гиртмана оставался бесстрастным, он всего лишь перечислял факты.
– Первое, что необходимо сделать, – это восстановить проходимость желчных протоков. Процедура называется операцией по Касаи – так зовут хирурга, который ее предложил. Омертвевший участок заменяют анастомозом – протезом – из куска тонкой кишки. Работа хирурга в данном случае сходна с трудом водопроводчика. Гюставу сделали такую операцию, успешную в одном случае из трех. Ему не повезло.
Он замолчал, и Сервасу показалось, что наступившая тишина звенит и вибрирует. Или это у меня в ушах звенит?
– Потом начинается печеночная недостаточность, и, если симптомы обостряются, возможен летальный исход.
– Есть другое лечение?
– Да. – Гиртман посмотрел Сервасу в глаза. – Пересадка печени.
Сыщик ждал продолжения с замиранием сердца.
– Желчная атрезия, как правило, заканчивается пересадкой; проблема в одном – мало доноров нужной возрастной группы.
По коридору мимо палаты прошла медсестра. Чавканье резиновых подметок эхом отозвалось глухому стуку в груди Серваса.
– В случае Гюстава нужно будет преодолеть кучу формальностей, перевести его на, так сказать, легальное положение. Заведомо согласиться на приемную семью и жизнь с незнакомыми людьми, которых выберу не я, а значит, не смогу контролировать.
Сервас мог бы заметить, что выбор в качестве опекунов Лабартов не кажется ему таким уж удачным, но поостерегся.
– Для Гюстава остался один-единственный выход – пересадка от живого совместимого донора. У человека берут шестьдесят-семьдесят процентов печени – это не фатально, печень отрастает – и пересаживают ребенку. Донором не может стать абы кто. Только ближайший родственник: брат, мать, отец…
Так вот оно что… Сервас еле удержался от желания схватить швейцарца за воротник и встряхнуть. «Марианна, – внезапно подумал он. – Мерзавец сказал: “мать, отец…” Почему же не Марианна?»
– Почему не мать? Не Марианна? – спросил он внезапно охрипшим голосом. – Почему она не может отдать сыну часть своей печени?
Гиртман смотрел без улыбки – наверное, подбирал пристойную формулировку ответа.
– Скажем так: ее печень недоступна.
Сервас шумно выдохнул.
– Она умерла?
В глазах швейцарца было столько наигранного сочувствия, что сыщику захотелось совершить смертоубийство.
– А если я откажусь? – спросил он. – Что произойдет тогда?
– Тогда твой сын умрет, Мартен.
* * *
– Почему? – неожиданно спросил он.
– Что – почему?
– Почему ты его не убил? Зачем воспитывал как собственного сына?
Они стояли бок о бок в изножье кровати и смотрели на мальчика, что-то беззвучно шептавшего во сне.
– Я не убиваю детей, – холодно ответил бывший прокурор. – Судьба отдала этого ребенка в мои руки. Знал бы ты, в какую ярость я пришел, когда выяснилось, что Марианна беременна. Я много недель морил ее голодом, чтобы вызвать выкидыш. Но дьяволенок зацепился намертво. Марианна была в плачевном состоянии из-за наркотиков, которыми я ее накачивал; пришлось «отлучить» бедняжку от кайфа, кормить диетическими продуктами, делать витаминные капельницы.
– В Польше? – спросил Сервас.
– Марианна никогда там не была. Я решил пошутить – помучить тебя – и поместил ее ДНК среди других.
– Как она умерла?
– Когда родился ребенок, я сделал тест на отцовство и узнал, что он не мой, – продолжил швейцарец, не отвечая на вопрос. – Не мой – значит, твой. Я приехал в Тулузу и без спроса взял образец твоей ДНК. Это было нетрудно. Не труднее, чем позаимствовать твое оружие. В обоих случаях оказалось достаточно вскрыть твою машину.
Сервас пытался думать – и почти перестал дышать.
– Да-да, Жансан убит из твоего пистолета, – подтвердил Гиртман. – Я спустил курок. Пока ты ночью гнался за ним, я подменил твой «ЗИГ-Зауэр» идентичным, а через несколько дней вернул его на место, в бардачок.
Сервас вспомнил чужой запах, который почувствовал, сев за руль после встречи с психиатром, подумал о Рембо, который как раз сейчас проводит баллистическую экспертизу, и посмотрел на Гюстава.
– Заодно я проверил вашу совместимость, – добавил тот.
Майора не покидало чувство нереальности происходившего; ему казалось, что он спит и вот-вот проснется.