Из жизни военлёта и другие истории - читать онлайн книгу. Автор: Марк Казарновский cтр.№ 28

Узнав, кто его выручил, вернее — спас, Зелик однажды на дне рождения товарища Микояна во всеуслышание произнес слова глубокой благодарности. Тут же заспорили, кто умнее — евреи или армяне. Зелик ответил, как полагается. В том смысле, что по Торе, Ветхому Завету и прочим основополагающим документам конечно умнее евреи. Но в данном конкретном случае умнее евреев — Анастас Иванович. Все смеялись и аплодировали. Пока в перерыве аплодисментов Зелик не заметил:

— не доказано, что пропавшее колено сынов израилевых не есть армяне.

Правда, смех смехом, а люди осторожные да пуганные в компаниях всегда имелись. Они-то, провожая Зелика в Мамонтовку, выговаривали:

— Ты хоть бы немного думал своей башкой, прежде, чем лезть с хохмами. Ты же знаешь, как Сам относится к еврейскому вопросу.

— Да знаю. Как настоящий марксист-ленинец.

Тут Зелик расхохотался.

— Ну кто мне поверит, что наш вождь и учитель, Володя, мне в Цюрихе горячо объяснял. Возьмем власть и никаких уж постов государственных вашему племени не дадим. Нет и нет, батенька, пусть торгуют. И еще противно хихикал.

— Бог мой, — возражали Зелику. — При чем здесь Ильич. Вон, лежит в гробу хрустальном. Мы-то с тобой за чаем в Цюрихе не один литр выпили при строительстве партии. И что имеем. Тебя, извини, чудом выпустили. Поэтому молчал бы ты, Зелик, ведь вроде не глупый, а?

Исторической правды ради, все было доложено Генеральному секретарю, в том числе и про «ляпы» ведущего сотрудника института Мирового хозяйства и мировой политики АН СССР Зелика Ливсона. Про его бестактные попытки втянуть Народного комиссара внешней торговли в еврейскую всемирную диаспору.

— Да ладно, видно шутил этот Зелик. Он всегда говорит много ерунды, но дело знает. Вот мне эти коминтерновцы долдонили, долдонили — ах, вах, мировой кризис на носу. Скоро все у них рухнет, бери их голыми руками. А твой Зелик смело мне доложил: кризиса никакого на Западе не будет. Развитие капитализма продолжается и никаких предпосылок к кризису не ожидается. Тут и смех, и грех. Этот, что мне докладывал из Коминтерна, немец, кстати, вдруг начал по-немецки на нашего Зелика орать. А тот отвечает: как вы можете при товарище Сталине говорить не по-русски. Вот видишь, никто меня не защитил, а еврей Зелик Ливсон защитил. — И он начал раскуривать трубку.

Но такой уж был Генсек — не забывал ничего. И Зелику аукнулось, но позже, после 1945 года. Но не по полной. Спасла профессия. Об этом — в дальнейшем.

А пока он готовил блестящие работы по заданиям перечисленных выше руководителей государства, а вечерами, коли были свободные, рассказывал Моте о своих встречах с Владимиром Ульяновым и впечатления от этих встреч.

Мотя, который и выслушивал вечерами все упреки, претензии, подозрения или просто, извините, площадную брань в адрес вождя мирового пролетариата, давно, кстати, покойного, упрашивал Зелика, во-первых, не горячиться. Во-вторых, объяснить уж такую неприязнь к Ульянову, и, в-третьих, все-таки помнить, что и этой дачей, и вечерними чаями и Зелик, и Мотя, и другие, именно ему-то в некотором роде и обязаны.

Зелик упреки не принимал. А когда он горячился, то вообще напоминал локомотив им сам тов. Кагановича. То есть, на всех парах, ломая стрелки и сажая машинистов. Зелик никого не сажал, но сокрушал Владимира Ильича по полной программе.

— Да как же ты, Мотя, дурья твоя голова, не поймешь, что именно он, он, а не Марья Иванна да Никанор Срулевич завели нас в нынешнее положение. Когда никто уже не знает, куда идет страна, и идет ли она вообще.

Вон, из Политбюро только одни просьбы — срочно обоснуйте наступление мирового кризиса. Срочно! А я — ни в какую. И никогда против истины не пойду. Меня и Сталин за это ценит. A-то эти коминтерновцы! Да, да, товарищ Сталин. Да, да, товарищ Молотов, и так далее, пока все жопы им не оближут, не остановятся. Мол, вот он, кризис капитала, бери что хошь и сколько. В общем, грабь награбленное.

А все потому, что эти коминтерновские долбоёбы оторваны от мировой экономической науки. Которая, в частности, доказывает, что идет непрерывное изменение рынка, его прогресс, если хочешь знать, Мотя, твою маму! Царство ей небесное ^[32].

А за что я этого Ульяновича критикую. Отвечу. За все! Я к нему в Цюрих прибежал, можно сказать, на крыльях. Еще бы! И что? Как говорят, ни вам здрасьте, ни тебе — до свиданья. Сразу начал поливать всех грязью.

Этот — пошляк. Тот — невежда. И проститутка. И Иуда. И как еще. Да и наш Бунд тоже зацепил. И орет сразу: вы, батенька, не возражайте. Я ваши, мол, филистерские замашки за версту чую.

А я ничего и не возражаю. Я больше суток не ел, денег — только на обратный билет до Берлина. По квартирке тянет щами. Эх, твою маму.

А Ильич, видно, что-то почувствовал, кричит на кухню? Наденька, товарищу чаю приготовь, он с дороги. Да, чай дали. Но хоть бы бутербродик какой. Я уж и трефную ветчину бы за милую душу умял. Тем более, ветчина Савоярская, горной провинции. Куда-а там.

— Вам, Залман, с сахаром или без? — так сладко спрашивает Наденька. Я и ляпни — мне бы куска три — четыре было бы хорошо. Видел бы ты, как на меня зыркнул наш будущий вождь. Как рублем подарил.

Ну ладно, это чай. Дальше рассказывает мне о положении в партии и как гадят эти гнусные меньшевики. И что нужно делать, чтобы немедленно устроить революцию в России. Да, да, батенька, нужны деньги. И меня на этом, как фраера, поймал. — Вот у вас, Залман сколько денег? — Я отвечаю, как вождю пролетариата — у меня на обратный билет до Берлина, так франков пятьдесят. — Ну и хорошо. Надя, принеси тетрадку, запиши, товарищ хочет сорок франков в фонд партии внести.

Надя с какой-то тетрадкой прям-таки вбегает, записывает мои сорок франков, я где-то расписываюсь и сижу, хлопаю, извините, ушами. Дальше мне было уже все не интересно. И как возьмем власть. И что такое социализм — без рынка и частной собственности. В общем, жизнь в раю. И главное — организовать после захвата власти террор.

— А дальше что? — спрашиваю я. Уже свои сорок франков потерял, начинаю злиться.

— А дальше, товарищ — строим светлое социалистическое будущее.

И поехал я в Берлин под вагонными полками, благо, вагоны были стерильны. Да что хочешь, поезд-то Цюрих — Берлин времен 1912–1913 годов. Не наша Мамонтовская электричка, где все тамбуры заплеваны да обоссаны. И не спорь, не спорь, Матвей, ты ведь знаешь — Зелик всегда прав.

Так, ладно, чай — чаем, мои сорок франков — Бог с ними, а вот по существу. По существу, я давно понял, еще с Хсъезда партии, что он, этот Ульянович, просто не понимает, что делать. Он весь зациклен только на борьбу. Борьбу со всеми, с рабочими, крестьянами, интеллигенцией. Со всеми, повторяю, лишь бы была борьба. И чем кровавее, тем лучше.