Купец и русалка  - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Муравьева cтр.№ 26

До появления Жукова праздники в аду проходили бестолково, шумно и не очень весело. Женщины на эти праздники не приглашались. Такова была воля «самого», который, однако, в насмешку, наверное, объявил главным адским торжеством Международный женский день Восьмое марта. Мол, хоть и без женщин, а праздновать – празднуем. Черти попытались играть в трансвеститов, наряжались дамами, девочками, куклами, однажды один, молодой, явился одетым, как Барби, другой – как Лолита с ракеткой под мышкой, но так как еды не умели готовить, а жрали сырое, перчёное, грязное, то праздники часто кончались скандалами, и все уходили, плюясь, сквернословя.

В этом году стало известно, что ожидается то ли залп Авроры, то ли свержение одного из Людовиков, и решено было приказать Жукову сделать на 8 Марта салат. Черти подвели пьяненького Ваньку, которого они считали наполовину уже своим и изредка рисовали ему на лбу синие рожки, к огромному костру и велели, не мешкая, жарить рябчиков. Ванька, который к старости сделался не в меру сентиментален, умильно сложил губы бантиком и с жалостью посмотрел на клетку, в которой бились пестренькие и ласковые птички.

– Соловэй, соловэй, пта-а-а-ашэчка! – запел он, фальшивя. – Канарэ-э-эчка! Жалобно поёт! Вот поёт и поёт, для чэго-о-о она поёт?

– Ты оперу не разводи, Аполлоныч, – сказали ему. – Давай жратву делай. А то, понимаешь, распелся не к месту…

– Ваше сиятельство, – забормотал Ванька, – за грехи тяжкие мне не то что у чертей – виноват, ваше сиятельство! – на кухне работать, мне за ими сортиры чистить, и то ведь за честь бы почёл. Вот ведь как! Ведь тварь я дрожащая, ваше сиятельство! Люсьенка меня за родного держал, к Полинке, дочурке его, даже сватали, а я его, бедного, я его, бедного…

Тут Ванька расплакался, разнюнился и, сворачивая рябчикам тёплые их шейки, совсем превратился в какую-то бабу.

– Иван, ты того… – сказал самый старший. – У нас тут не плачут.

– Неужли никто? Никогда? – У Ваньки сверкнули глазёнки. – Так рай-то у вас! А не там, где они!

И хотя он сделал весьма неопределенное движение зрачками наверх, черти отлично поняли, о чем идет речь, и завертели хвостами от волнения.

– Твоя, Ваня, правда! У них, наверху, там, где крылышки эти и райские кущи, – у них там такое творится! Они на родню ведь часами глядят! Во сны к ним приходят! Поскольку жалеют! Одна дерготня, никакого покоя: то сын заболел, то невеста тоскует. А этим, крылатым, ведь каждая слёзка оттуда видна! Они и сочувствуют, и изнывают, на что им тогда этот ихний Эдем? А здесь-то, в огне, да в дыму, да в чаду, мы разве кого вспоминаем? Зачем? Плювать нам на всех, совершенно плювать!

Ванька заметил, что слово «плевать» черти произносили так же, как поварята в его ресторане: плювать.

– Так надобно это всё пересмотреть! – И Ванька всплеснул аккуратно ладошками. – Ведь несправедливо же, ваши сиятельства! Тогда пусть и станет известно, что рай находится там, где все ваши сиятельства, а там – ну, куда все стремятся – там ад! Ведь так получается или не так?

– Ты прямо философ, Иван Апполоныч! – сказали ему подобревшие черти. – Куды Сведенборгу! Придурок мужик был, а к нам не попал. А мы за него воевали! Боролись! Потом надоело: хотите – берите! Парик с него сняли, как помер, и видят: весь череп-то меньше горошины! Во как! Мозгов в нем на чайную ложку. Зачем он нам здесь? Всю картину испортит.

Этот открытый и приятный разговор пошел на пользу Ивану Аполлонычу. Отныне приставленный к вечному пламени, он, знай себе, с нежным, замедленным хрустом откручивает головы бедным рябчикам, сюда залетевшим по глупой ошибке, и лакомится скользкой черной икрой. Салат «Оливье» размещают в огромные корыта и развозят по всем «мастерским». Так черти называют пещеры, вернее сказать, углубления в толще земной, кое-где раскалённой коры, где мучают грешников и разбираются с мертвыми душами. Благодаря знаменитому рецепту, украденному в молодости, Жуков стал любимчиком всех, без исключения, «ихних сиятельств». Насмешек и пыток он больше не знает.

Татьяна Поликарповна, жена Хрящева, была до замужества на редкость миловидной и стройной девушкой. Супружеская жизнь совсем не всем идет на пользу. Некоторым, конечно, трудновато обойтись без замужества, потому что иначе нужно беспокоиться самой о себе и, может быть, даже зарабатывать деньги. А как их заработаешь, когда они не зарабатываются? Стоя в праздник Преображения Господня с корзинкой спелых яблок, принесенных ею для благословения, в трепещущем сумраке церкви и осеняя себя размашистыми крестными знаменьями, Татьяна Поликарповна с печалью думала о том ребенке, который должен был вот-вот родиться у неё, и печаль её становилась только сильнее, чем больше она думала. Какой отец получится из Маркела Авраамыча, пьющего, непонятного и вечного погруженного в свои мысли?

Да и разве по любви вышла она, восемнадцатилетняя, за купца Хрящева? Разве это при его появлении начинало биться её молоденькое сердце и так ударяться о ребра, как волны о борт корабля? Познакомили их, как водится, на одном из музыкальных представлений в доме всё тех Рябужинских, которые жили на широкую ногу и старались подражать модным дворянским обычаям: приглашали музыкантов и устраивали вечера, а иногда даже и с танцами, на которых невесты под присмотром недремлющих мамаш своих приезжали разодетые с купеческой пышностью, завитые, в высоких перчатках. На этих, как говорили знаменитые московские свахи, «девичьих смотринах» молодые, а то и не очень молодые, порою даже и вдовые купцы присматривали себе будущую супругу. Плясали кадриль, реже полечку, но у Рябужинских случалась мазурка, а даже в последнее время и вальс, такой томный, страстный, такой весь телесный, что даже во сне очень многие девушки потом ощущали на лбу и щеках мужское, горячее, как у собаки, дыхание. Сердце начинало колотиться у Татьяны Поликарповны Хрящевой, в девичестве Алексеевой, когда в гостиной зале появлялся повеса, младший из сыновей Рябужинских Павел Петрович, от скуластого, с мягкими плотными бакенбардами лица которого было не оторваться: такой он красавец. Да и не в одной красоте только дело. Была в глазах у Павла Петровича обволакивающая душевность, что-то простодушное и одновременно страстное, что выдавало в нём человека, не похожего на остальных. Чувствовалось, что он и прислугу зря не унизит, и лошадь кнутом не ударит, и скупости в нём никакой, одна широта. Татьяна Поликарповна слышала от свахи, что Павел Петрович – совсем «пропащий», живет с иностранкой, с приезжей «мамзелью», какая его обирает до нитки, и он весь в долгах, потому что родитель ему не дает никакого кредиту. Однажды, еще до того, как она стала невестой Хрящева, Павел Петрович, слегка раздраженный и грустный (с мамзелью, наверное, поссорился) пригласил Татьяну Поликарповну на вальс. Обычно она танцевала прекрасно – легка была и грациозна, как козочка, – но тут, оказавшись так близко от него, чувствуя его горячую и всё-таки деликатную ладонь на своей талии, задрожала, вспыхнула, отодвинула было своё лицо от его подбородка и тут же приблизила снова, запуталась, и он, наклонившись, сказал ей так ласково, как батюшка в детстве: