— Спасибо.
— Так неожиданно.
— Да уж.
— Она была такой молодой. Или по крайней мере казалась довольно молодой.
— Ей было пятьдесят четыре.
— Это немного. В том смысле, чтобы умирать.
— Согласен.
Ларри вытащил из кармана рубашки пачку «Мальборо» и, щелкнув, вдавил прикуриватель в панель. По-моему, он старался выглядеть занятым. Словно беседа со мной совсем не вписывалась в его планы на вечер.
— Мы с Винсом заезжали и видели Бена, — сказал он, заходя еще на одну попытку.
— Мило с вашей стороны. Каким он вам показался?
— Не знаю. Таким же.
— Он хотя бы понял? Про нашу маму?
— По Бену трудно судить. Если понял, то мы этого не заметили. Вот, слушай. Ты ведь в Нью-Йорке был, верно? Я слышал про Нью-Йорк. Слышал, ты работал в одной из башен Всемирного торгцентра, но, полагаю, это все испорченный телефон маленького городка.
— Да нет, это правда. В прошедшем времени, впрочем. Я работал в башнях. Никто в них теперь не работает, кроме криминалистов и пожарных. Но все зависит, какой смысл ты вкладываешь в слово «в».
— Верно. Это мне известно. Так… где ты был? Когда все случилось?
— Дома. Я немного задержался, выходя из дома.
— Оп-па. Значит, ты бы не попал…
— Да нет. Я бы попал. Но, так получилось, что не попал.
— Так, ты услышал это, или телик включил, или?..
— Я живу через реку прямо напротив нижнего Манхэттена. Прекрасная панорама.
— Так ты все видел?
Я не ответил. Дело не в осознанном решении, скорее — в отсутствии эмоционального горючего. Вместо этого я следил за тем, как Ларри прижал прикуриватель к концу сигареты, потом попыхал, пока она не раскурилась. Приоткрыл чуть-чуть окно, чтобы вытягивало дым.
— Что чувствовал? — спросил он.
И я подумал: «Вот хрень. Я что, оказался на кушетке психотерапевта?» А потом: «А тебе и впрямь нужен ответ? Типа, ты считаешь, вдруг я скажу что-то крутое? Что я все видел и чувствовал себя отлично?»
Но я понимал, что во мне говорит изнеможение, и на самом деле особой вины Ларри здесь нет. Вот я и вообще ничего не сказал.
Ларри глубоко затянулся сигаретой, зажатой меж двух пальцев.
— Господи, — произнес он. — Вот уж точно, было на что посмотреть.
— Послушай. Извини. Я, честное слово, устал. Столько дней без сна. То есть, может, урывал часок-другой, но не больше. Все это время я провел в дороге. Мы еще соберемся. Наверстаем. Мне просто нужно поспать пару ночей.
— Придется поторопиться, коли так. Я отбываю.
— В…
— Пока не знаю. Посмотрим. Я в национальной гвардии. Шесть лет уже как гвардеец, дружище. Почти столько же, сколько тебя не было. Шесть лет наготове. Нас трое из Ниебурга: я, Пол Кейджер и Винс Бак. Ты же их помнишь, да? Три нацгвардейца. Мы отправляемся первыми. Поначалу, думаю, посадят охранять кое-какие ключевые цели в США. Но, если придется идти на войну, гвардейцы всегда первые. Ты же понимаешь, Афганистан. Надеюсь, что так и будет. Хотелось бы показать им последствие того, что они заварили.
— Звучит бессмысленно, — заметил я.
Я не имел в виду то, что касалось охраны. А то, что ему хотелось им показать. На деле-то я вообще не собирался этого произносить. Ничего из этого. Считал, что я только раздумывал про себя. А потом услышал все собственными ушами.
— Что? — спросил Ларри. — Что ты сказал, дружище?
По тому, как он это произнес, стало ясно, что он прекрасно меня расслышал.
— Вот хрень, Ларри. Слушай, извини. Пойми, я сейчас как капризный ходячий больной: сам не знаю, что несу.
Долгое молчание. Потом я почувствовал, как его рука хлопает меня по плечу.
— Да ну, ладно. Смотри, вот ты и дома.
Я поднял взгляд и увидел, как он въезжает на дорожку к домику, в котором я прожил восемнадцать лет. Со дня, как был выписан из роддома, до дня, когда уехал в колледж, веря, что оставляю Нигдебург совсем и навсегда.
Я по-прежнему отказывался называть это место домом.
Первым делом я пошел к Джесперсам, соседям, думая, что Бен у них.
Стоял у двери, поставив к ногам свой необъемный рюкзак, и стучал, ожидая, когда ответит Фил. Но отозвалась его жена, Патти. Выглядела она довольно паршиво, не говоря уж о том, что стала старше, даже больше, чем на шесть лет. Длинные волосы были нечесаны, и она руками смахивала их с лица. Я заметил в ее шевелюре седину, которой не видел прежде.
— О боже мой, — запричитала она. — О, слава богу. Наконец-то ты добрался.
— Да-а. Извините, что получилось так долго.
— Что уж там, голубок, твоей вины в том нет, — она вышла и заключила меня в медвежьи объятья, без которых я вполне бы обошелся. — Самолеты-то не летают, я хотела сказать. Слышала, что арендуемые машины по всей стране разобрали вмиг.
— Да-а. Я тоже такое слышал. От любой арендной фирмы, куда обращался.
— Н-да, просто для нас такое облегчение видеть тебя. И прежде всего, прежде чем я еще хоть слово произнесу, мы очень, очень сожалеем о твоей маме. Бедное дитя, ты, должно быть, безутешен. Не могу молчать о таком. Но… прошу тебя, не пойми это превратно, голубок… мы Бена любим. Ни в коем случае мы бы не оставили его одного, даже на пару-тройку дней. Но, говоря по правде, голубок, мы просто представить себе такого не могли. Нам просто не хватает терпения. Совсем. Мы своих двоих подняли, и этого вполне достаточно для всяких там «кто не спрятался, я не виноват».
— Да-а. Как вообще Марк себя чувствует? — это был еще один из тех парней, с кем я ходил в школу, не говоря уже о том, что мы были сверстниками и прожили по соседству восемнадцать лет.
— О, прекрасно, но теперь он говорит, что хочет в армию записаться, и я готова скрутить ему шею.
— Тут будто эпидемия, — сказал я.
— Что ж, полагаю, люди считают, что надо что-то делать.
Тут-то я и понял, что сил для бесед с посторонними больше нет. Пусть даже теперь в этом виноват я сам. Надо быть осмотрительнее.
— Однако… вернемся к Бену. Вы рассказали ему о…
— Ой, а как же, голубок. Мы все ему рассказали, прилично, как могли, мы даже отвезли его к врачу вашей мамы, чтобы тот объяснил Бену про то, что такое аневризма. А он потом по пути домой спрашивал — уже примерно в сотый раз, — когда она вернется. У нас уже просто силы иссякают… вот, мы просто этого больше не вынесем.
— Так давайте его сюда.
— О, а здесь его нет.
— Нет? Мистер Джесперс сказал…
— Голубок, мы старались, видит Бог, старались. Но ты же знаешь своего брата. Все должно быть знакомо. Должен держаться тот порядок, который он установил. Вот мы и укладывали Бена спать в его же собственную кровать, и Фил потом несколько ночей спал на диване у вас дома на случай, если Бену понадобится что-нибудь или он испугается. Но сегодня вечером сообразили, исходя из того, когда ты позвонил и все такое, что ты приедешь весьма скоро. Бен ложится спать в восемь. Каждый вечер. В восемь. Ни минутой раньше. Ни минутой позже. Подожди, я дам тебе ключ.