Белые лилии  - читать онлайн книгу. Автор: Олли Ver cтр.№ 41

– А почему ты не сказала мне, что Максим жив?

Римма смотрит на меня, не отводя глаз, не краснея или кусая губы, и я снова и снова, как в первый раз, поражаюсь размаху людского хладнокровия. Она говорит:

– Мой работодатель запретил.

– Сколько пафоса… – беззлобно порыкиваю я. – Почему не сказать «Максим»?

– Ну, наверное, потому, Максим не мой работодатель, – пожимает плечами Римма. – Нужна была естественная реакция. А скажи я тебе, и ты бы…

– Кто твой работодатель?

Я злюсь? Похоже на то. По крайней мере, пытаюсь.

– Если не Максим, то кто?

Она вздыхает:

– Ну, если без пафоса, тогда…

Она поднимается с дивана, берет со столика газету, сложенную вчетверо, обходит столик и в несколько шагов оказывается передо мной. Она бросает газету мне под ноги, я поднимаю голову и смотрю на неё.

– Я принесу тебе бульон, – говорит Римма.

А я опускаю глаза и смотрю на атавизм современной жизни – кто в наше время читает бумажные газеты? Она упала на пол так, что одна четвертая титульной страницы смотрит на меня куском кричащего заголовка и частью лица – это достаточно, чтобы понять, о чем речь. О ком. Трясущиеся от панацеи пальцы подцепляют край газеты – поднимаю, разворачиваю, читаю…

***

Бульон и болтовня Риммы помогают мне уснуть.

А ближе к утру, я открываю глаза и понимаю, что Психа больше нет.

Словно выстрел – быстро и очень больно. Вспыхнуло, загорелось, полилось по иссушенному руслу. Я заскулила. Очень-очень больно. Я зарыдала. Раскаленной иглой куда-то в грудь. Я завыла. Дверь открылась, Римма – с бешеными глазами на заспанном лице:

– Что случилось?

А я – ни слова. Я – голос: вою, рыдаю, всхлипываю и снова взвываю. Словно меня режут, словно без анестезии на хирургическом столе, словно все иглы мира в моем сердце, битое стекло – в крови, воздух – наждак, и с каждым новым вдохом мне все больнее, словно кислород заражен истерикой, и её крохотные частички витают в воздухе. Вдох – больно. Выдох – еще больнее. Вдох – невыносимо…

Она замирает, смотрит на меня. Теперь она может не притворяться хорошей, поэтому теперь она не обнимет меня, не пожалеет, не сделает так, чтобы боль утихла под её огромными ладонями. Она молча смотрит, как сжигает меня моя память. А я корчусь, взываю, скулю, сжимаясь в комок, излучая боль каждым атомом своего тела. Она смотрит, убеждаясь в том, что со мной все хорошо – никто не забрался в окно, не приставил к горлу нож, к виску пистолет, не наматывает мое нутро на кулак. Все хорошо. Просто очень больно.

Она разворачивается и выходит из комнаты, оставляя меня один на один с просто истиной – Психа больше нет. Истина эта вцепилась зубами, рвет, перемалывает меня и половину моей жизни. Заставляет гореть заживо, под аккомпанемент собственного воя, переходящего в хриплый плач, заканчивающийся сиплыми, равными вдохами в подушку. А потом истина насытилась мной, облизнулась и уползла в густую, бархатную, предрассветную ночь, оставив меня одну. Милосердно позволила мне уснуть с первыми с первыми лучами нового дня.

***

– Ну и зачем мне это? – бубню я, щурясь от последних лучей заходящего солнца.

– Чтобы поймать щуку, а не сома. Живая наживка – для быстрых хищников, а сома можно и на простой кусок рыбы поймать.

Римма еще раз дергает леску, проверяя надежность узла, а затем вытаскивает из красного пластмассового ведерка еще живую мелкую рыбешку и насаживает её на крючок, протыкая рыбу прямо под спинным плавником – та дергается, бьется и извивается. Я говорю:

– Я не про наживку, а про рыбалку вообще. Терпеть не могу рыбалку.

– А ты пробовала? – она протягивает мне удилище спиннинга, на что я отрицательно машу головой. – Попробуй, настаивает Римма.

– Я не хочу.

– Ну, как знаешь, – говорит она и замахивается – леска с тонким свистом разрезает прохладный воздух, и наживка с тихим всплеском приземляется в десятке метров от берега.

Римма садится рядом со мной:

– Щука уже ленивая, – пыхтит она, усаживаясь поудобнее. – Вот весной или в конце лета…

Она включает режим «радио» тихо, сонно, лениво повествуя мне о том, что я не стала бы слушать даже за деньги, но, как и всегда, ей для общения нужна лишь она сама. Мы сидим на отвесном берегу удивительно красивой реки, окруженной плотной, зеленой стеной тайги по обе стороны. На том берегу плавными линями возвышаются высоченные горы, словно зеленым бархатом, покрытые непроходимым лесом, а над ними – апельсиново-гранатовый диск солнца, падающий во впадину меж двух покатых вершин соседствующих гор. Господи, до чего же тихо и красиво…

– Что мы здесь делаем?

Римма полушепотом:

– Рыбачим.

– Я имею в виду – вообще.

Женщина лениво косится на меня:

– Ты о тщетности бытия? Жизнь бессмысленна, а люди – песчинки в жерновах вечности?

Я поворачиваюсь к ней:

– В смысле, какого хрена мы сидим за городом? Почему мы не можем вернуться обратно в цивилизацию?

– Потому, что пока цивилизацией там и не пахнет. В городе – хаос и беззаконие. Нужно время, чтобы навести порядок. А что тебе здесь не нравится?

– Мне не нравишься ты, – я поднимаю с земли веточку и ломаю её пополам. – А здесь очень даже хорошо.

– А, в этом смысле… – Римма переводит взгляд на свои сланцы, убирает прилипший листочек с боковины подошвы и бросает его в траву. – В городе сейчас небезопасно, моя королева.

Она смотрит на меня – ехидная ухмылочка рождается в уголках её губ. «Моя королева» – её аналог «королевской бляди» Белки, или любого другого ругательства, синонима которому я последний раз была в глазах широкой общественности – главной проститутке нашего города. И она, не стесняясь, потчует меня им всякий раз, когда говорю ей что-то оскорбительное. Не потому, что её это оскорбляет (мне не хватает фантазии её оскорбить), а потому, что ей безумно нравится его многогранность – изящное ругательство с двойным дном, которым и на людях не стыдно воспользоваться. Шкатулочка с секретом – только для посвященных.

– Ну, так оставь меня здесь одну.

– Проще пристрелить, чтобы не мучилась.

Поворачиваюсь и выразительно гримасничаю в ожидании объяснений. Она смотрит на меня и смеется:

– Брови сломаешь, юродивая, – а затем. – Тайга, моя королева – это тебе не в магазин за сигаретами сбегать. Тут мишки ходят, да непонятные грибы растут. Без меня тебе здесь недолго заламывать руки, да светлы очи к небу воздымать.

– А ты, значит, с голыми руками – на мишку?

– В доме для мишек, очень кстати, имеется «Вепрь» ³.