Белые лилии  - читать онлайн книгу. Автор: Олли Ver cтр.№ 42

Я не знаю, что такое «Вепрь», но предполагаю, что он весьма эффективен против крупных зверей. Мельком оглядываю её огромное тело:

– Не покажешь, где он?

– Кто? «Вепрь»?

Я киваю, а она прыскает смехом мне в лицо:

– Обязательно. Как только мне, по каким-то неведомым причинам, вздумается умереть от рук дилетанта, – она отворачивается к воде, прикасается пальцем к леске, словно вслушиваясь в то, что она может рассказать, и отстраненно бубнит. – Неловко, медленно, мучительно…

– Я же не умею с ним обращаться. Не смогу даже…

– Ты и представить себе не можешь, до чего интуитивно доходят дилетанты, заряженные целью.

– Может это не для тебя. Может… это для меня.

– Тогда я умру от рук профессионалов, – буднично говорит она, подтягивая леску пальцами. – Медленно и мучительно.

– А что, других желающих понянчиться со мной не оказалось?

– Он занят, – не глядя на меня, говорит Римма.

Я поднимаюсь на ноги, поворачиваюсь и неспешно взбираюсь по склону вверх, огибая деревья, оставляя Римму позади. Трава сменяется узкой тропой, тень от крон редеет, проплешины солнца на земле все больше – я выхожу к пологому склону. Отсюда уже виден бревенчатый дом. Маленький, двухэтажный, такой аккуратный и уютный – пристань, мать его, дзен-буддизма в интерпретации таёжного плоскогорья.

***

Через пару часов Римма собирает рыболовные снасти, относит их в дом и, переодевшись, садится в GL, не говоря ни слова. То ли в наказание, то ли по необходимости, уже по темноте она покидает бревенчатую пристань. Открываю окно и смотрю, как густая темнота проглатывает автомобиль, гасит габаритные фонари, а затем ночь накрывает собой мой обитаемый остров, запирая меня внутри дома. И оставшись одна, я узнаю, что ночь звучит: сонным переливом воды в реке, тонким звоном ветра в кронах многовековых деревьев, хором сверчков. Я поднимаю глаза к небу – там сверкает, искрится черный цвет. Я смотрю в сторону леса и думаю о том, что буду делать, если прямо сейчас из чащи леса выйдет обещанный мишка с охапкой ядовитых грибов. Мне за ружьем бежать или за сковородой? Полтора часа я блуждаю по дому, бесцельно переставляя, переворачивая, перекладывая полезные мелочи, пока не натыкаюсь на подтверждение тому, что никогда не привыкну к такой ошеломляющей скорости распространения безумия. Сажусь в кресло, беру газету с журнального столика, раскрываю, а сама жду, когда колеса зашуршат по гравию подъездной дорожки, когда звук открывающихся дверей возвестит о том, что я не единственный выживший в кораблекрушении. Первая полоса гордо возвещает мне о том, что новый губернатор, избранный на должность народом в результате самых честных за всю историю нашего города выборов, приступил к исполнению своих обязанностей. Я смотрю на фото, и крошечный ледяной взрыв внутри запускает сход лавины мурашек по спине – волосы дыбом в прямом смысле слова. Я смотрю на фото нашего губернатора, и пытаюсь унять тошноту и легкую дрожь в пальцах. Дальше под статьей листопад должностных лиц: начальники всех калибров каждой из ответвлений власти посыпались со своих мест, как паданцы по осени. И далеко не все были просто уволены. Среди прочих – я, как завершающий аккорд, в котором отчетливо слышались фанфары торжества справедливости. Грянул марш: духовые! – взяточники получили сроки; ударные! – бюрократы уволены; струнные! – проститутки и наркоманы изгнаны из города. Марш Славянки! Вот это концерт… Слова Богу, без фотографий. Я бросаю газету обратно на столик и снова возвращаюсь мыслями к Римме – однажды она уже уезжала вот так и вернулась, спустя пару часов, с пакетами, полными еды и бытовой химии. Удивительно, как быстро преображается, расцветает первобытный страх перед дикими животными за городской чертой, словно он в нас всегда, но по какой-то причине мы забываем о нем в каменных джунглях. Гребаные мишки с их гребаными грибами…

За окнами зашуршал гравий. Поднимаюсь и иду к окну: GL замирает у восточной стены дома. Камень с души. Я разворачиваюсь, пересекаю комнату первого этажа, чтобы подняться по узкой деревянной лестнице, где всего две комнаты. Дверь – слева. Я захожу в спальню, но сразу поворачиваю направо: за узкой дверью – ванная комната. Я раздеваюсь и думаю о старике Оруэлле – не потому что он невероятно сексуален, потому что 1948-ой год. Сорок восьмой, мать вашу! А все, как сегодня. Власть ради власти, и деньги тут совершенно ни при чем. Я включаю воду в узкой душевой и думаю о башнях противобаллистической защиты Стругацких – никто не взорвал Центр, просто поменяли сообщения. Забираюсь под душ, упругие струи воды выбивают из меня дурь научной фантастики и я просто мокну под водой. Сами они ни за что не смогли бы. Вода стекает с меня, и мне кажется, что пробегая по моему телу, она становится отравленной. Выключаю воду. Я пытаюсь не думать о газете, когда зарываюсь в пушистое полотенце лицом, пока вытираюсь насухо и хорошенько подсушиваю полотенцем волосы. Я пытаюсь выкинуть из головы портрет нашего нового губернатора, пока накидываю халат и завязываю тонкий пояс. У каждого в Сказке был свой призрак. Выхожу из ванной комнаты, поворачиваю и замираю…

У каждого свой призрак.

***

Уже после того, как уехала полиция…

Отец наклонился и потянул за край листа, и тот с легкостью выскользнул из-под дальнего угла книжного шкафа. Глаза Максима вспыхнули, сделавшись огромными, но тут же зрачки сузились, радужка сверкнула металлом – они ловят каждое движение отца, а мозг судорожно выискивает алгоритмы ярости. Парень облизывает пересохшие губы, сглатывает слюну и делает шаг назад. В звенящей тишине, в воздухе, пронизанном статическим электричеством, они застыли за секунды «до». Рука отца сминает листок с парящей женщиной. Поворот головы.

Максим срывается с места первым. Отец невысок, проворен, а еще… в нем срабатывает пружина – в несколько шагов она нагоняет сына, с оглушительным грохотом и звоном переворачивая стул, торшер, этажерку с вазой – гром и искры. А потом было много ярости, но ни единого слова – руки говорили за него. Ударами – хлестко, остро, больно. И только шипящие, хрипящие, горящие огнем быстрые короткие звуки выдоха как удары плеткой. Он бил так быстро, так сильно, что не хватало сил дышать – Максим сжался, стиснул зубы, закрывал руками голову.

– Не трогай! – тонко завизжал Егор.

Отец остановился и повернул голову к настежь распахнутой двери, где младший сын, сцепив кулаки, дрожал так сильно, что свирепый человек не просто видел – чувствовал дрожь кожей.

– Пшел вон… – прохрипел отец, тяжело дыша.

И снова бесшумная боль – градом глухих ударов, куда придется. Кровь – на костяшках кулаков отца, на лице, на теле Максима.

– Не тро-огай… – ревёт Егор.

Внезапно все остановилось: отец замер – посмотрел на шею старшего сына, и пока парень с сопением, бульканьем отплевывался и пытался дышать, отец навис над ним, всматриваясь, вчитываясь. А в следующий момент отец одним рывком содрал с Максима рубашку и, отбросив её в сторону, как бесполезную тряпку, достал из кармана армейский перочинный нож, который всегда носил с собой.