— Твое поведение разочаровывает меня.
Мышь грозно сверкнула углями глаз и унеслась прочь.
Нев нерешительно перевалилась с одной лапы на другую, но от
комментариев удержалась.
Молодой человек покосился на всхлипывающую Сарах и, сердито
бормоча: «Какого черта я должен нянчиться с этим бестолковым ребенком»,
двинулся к воротам дворца. Ему хотелось побыть одному и подумать... Весь день
он боролся с опасными мыслями, а сейчас решил призвать их назад, чтобы принять
решение. Он врал себе и окружающим о цели своей задержки в Петербурге, и пришло
время с этим что-то делать.
Летучая мышь тихо ехала у него на плече, а когда он проходил
через ворота, внезапно на второе плечо приземлилась Орми. На этот раз Лайонел
практически не почувствовал, как она это сделала, и очень довольный проронил:
— Так-то лучше.
Он обернулся и встретился взглядом с плетущейся позади него
Сарах. Она походила на маленького запуганного зверька, но с ценным мехом,
поскольку жалкой она при этом совсем не выглядела.
— Сарах, — обратился молодой человек, задумчиво разглядывая
ее, — а что ты думаешь о Дне Искупления? Жаждешь ты его, как жаждет твой отец?
Девушка вздрогнула и быстро пролепетала:
— Я хочу того же, что и мой батюшка.
— И почему же? — еще больше заинтересовался он. — Сколько
тебе? Тринадцать, кажется! Ты устала от жизни? Тебя тяготит подобное, — он
окинул рукой мраморный сад, — существование?
Она молча взирала на него, видимо, не зная, на какой из
вопросов следует сперва ответить. Наконец выдавила из себя:
— Да, мне тринадцать. И до дня, когда отец подарит мне
бессмертие, еще несколько лет. — Она умолкла и потупилась.
— Ты хочешь уйти из жизни для перерождения? — уточнил свой
вопрос Лайонел.
Девушка не подняла глаза, шепнула:
— Я не знаю. Но мой отец...
— Это мне известно, — пресек молодой человек. Глядя сейчас
на эту девочку, он видел перед собой совсем другую, дерзкую и самолюбивую, с
бесенятами в огненных волосах. И в ушах звучал ее полный возмущения голос: «Но
ведь это будет означать конец!», «Я же так молода, умирать мне совсем не
хочется», «Вы все устали от жизни, а я хочу, хочу жить! Я еще столько всего не
видела!»
Голос заглушил другой, тихий и взволнованный — Сарах
сказала:
— С самого рождения отец готовил всех нас — своих детей, что
придет Великий День Искупления и бояться мы не должны.
— Но ты боишься, — подытожил Лайонел, и его собственный
голос смягчился.
Она обреченно кивнула, и ее хорошенькое личико исказил
страх.
— Отец не должен узнать об этом. Он презирает всякие
слабости.
Лайонел приподнял пальцем ее подбородок и улыбнулся.
— Презирать слабости так просто, когда ты силен и прожил
достаточно. А в тринадцать презирать что-либо — преступление против самой
жизни!
— Спасибо, — смущенно шепнула она и, сильно покраснев,
спросила: — Я совсем не привлекаю вас?
Молодой человек окинул ее стройную фигурку насмешливым
взглядом и, прежде чем уйти, пообещал:
— Я подумаю об этом.
Глава 20. Подруги
«Мы любим тебя, очень ждем в гости. Приезжай поскорее!»,
«Скучно без тебя, дочка. Работа, телевизор, работа...», «Отец заболел, но ты не
волнуйся, врач из «скорой» сказал, что через пару дней уже вернется домой», «А
в Питере сегодня дождь, с Жучкой выходила на улицу, даже зонт не спас.
Китайская дребедень, он от ветра вывернулся, пришлось стоять под козырьком»,
«Вчера к родственникам ездили, сестры спрашивали о тебе!», «Иногда вечером
зайду в твою комнату, присяду на кровать с альбомчиком твоим детским, сердце
так и переворачивается, когда гляжу на тебя маленькую. Такая хорошенькая»,
«Любим тебя, целуем крепко! Мама и папа».
Катя лежала на постели перед тремя письмами от родителей и,
закусив указательный палец, смотрела на них не отрываясь. Перед глазами скакали
буквы, складываясь в предложения — новости из прошлого, такого далекого и
безвозвратно потерянного. Хотела ли она теперь Вечности?
Девушка закрыла сухие глаза, точно расцарапанные острыми
осколками стекла, и представила осень. Солнечный день, когда она сидела на подоконнике
в своей комнате с энциклопедией мифов и даже не подозревала о существовании
другого мира. За окном кружились желтые и красные листья, во дворе, звонко
смеясь, бегали дети, солнце улыбалось миллионами лучей, озаряя растущий под
окном желтый тополь.
О как ей хотелось вернуться туда — в ту осень! Никогда не
узнать зимы, превратившей сердце в лед, а потом беспощадно разбившей и унесшей
вместе с белой вьюгой ее жизнь — никчемную, полную ненависти и обид,
недооцененную, но все-таки — настоящую. Быть может, когда-нибудь она бы
оценила?
«Я устала, так устала, — мысленно шептала она, утыкаясь
лицом в пахнущие чернилами листы, — как же я хочу домой, к маме. И пусть она
говорит сколько угодно, что я тощая, а все оттого, что питаюсь кое-как и шляюсь
непонятно где, неизвестно с кем. Пусть скажет свое любимое «дошнырялась», пусть
ругает... таких, как я, нужно ругать, за все, что сделала, а лучше за то, что
хотела бы сделать, но не осмелилась, потому что трусиха!»
В памяти неожиданно всплыл образ неопрятного мальчишки-шалопая
— Кости Малошина, который ухаживал за ней в колледже. И ей нестерпимо
захотелось узнать, как он там? А еще пойти с ним в дурацкое кино или клуб, куда
он столько раз звал ее. Почему ни разу не согласилась? Почему жила от всех
отгородившись?
А теперь только и осталось жалеть, без конца жалеть.
Ответное письмо девушка давно написала — оно лежало уже в
подписанном конверте рядом с ней.
Пару раз в комнату стучал, а потом просовывал голову в
приоткрытую дверь Вильям, но она не захотела с ним разговаривать, и он ушел.
Позже приходил Йоро. Он молча вошел, положил на кровать
букет вербы с большими мохнатыми почками и тихонько удалился. На белоснежной
шерстке застыли капельки — на улице шел дождь. Подобное подношение немало
удивило, ведь деревья уже вовсю зеленели нежными листочками.
Девушка взяла одну веточку и провела ею под носом, с
наслаждением вдыхая прохладный аромат дождя и почек. В непонятном ей самой
порыве, она вскочила, дернула лесенку, ведущую к люку в потолке, и вылезла по
ней на крышу. Девушка раскинула руки и замерла, чувствуя, как холодные капли
бьют по лицу, шее, ладоням. Сквозь затянутое серо-черными тучами небо
проглядывала луна, она как глаз хищника с подозрительным прищуром взирала на
землю. Капли приглушенно стучали по листве высоких деревьев, обступивших дом,
точно верная стража. Тихонько, вливаясь в монотонный стук, играли «Капли дождя»
Шопена. Звуки грусти и немой тоски.