– Бонни. – Я направился к ней, и с каждым шагом из ее глаз капали слезы. Я остановился и опустил глаза, посмотрел на свои окровавленные руки. Это кровь ее брата-близнеца. – Бонни, – прошептал я.
Губы девушки приоткрылись, но она не издала ни звука.
– Родители Истона Фаррадея здесь? – раздался требовательный голос у меня за спиной.
Фаррадеи бросились к доктору, и тот провел их в двери, за которые меня не пустили. Я смотрел, как двери закрываются, отрезая меня от всего, что было за ними. И тут я услышал стук захлопывающихся дверных створок: он расцвел у меня в сознании оранжевой вспышкой. Скрип карандашей по бумаге. Звонки телефонов. Всхлипы плачущих друзей и членов семей, собравшихся в приемном покое.
Я заметался взад-вперед, пытаясь вытолкнуть всю эту какофонию из сознания, и оцепенение, дрогнувшее в тот миг, когда я увидел Бонни, разлетелось на кусочки и рассыпалось по полу алыми осколками. Я сел и обхватил голову руками – наплыв эмоций сбил меня с ног, подобно мчащемуся на полной скорости поезду.
В сознание стремительно ворвалось воспоминание: Истон на полу, весь в крови. Я чувствовал запах его крови, ощущал на языке обжигающий металлический привкус. В груди миллионом раскаленных иголок взорвалась боль. Глаза Истона. Лужа крови на полу. Черная краска. Глаза Истона. Голос миссис Фаррадей. А потом…
– Бонни, – прошептал я. Как она посмотрела на меня, как съежилась при виде меня… При мысли об этом меня словно били молотком по ребрам.
Я сидел как на иголках, запустив в волосы судорожно сведенные пальцы, не зная, куда идти и что делать. Понятия не имею, сколько прошло времени, но потом кто-то сел рядом со мной. Я поднял голову: рядом со мной сидел мистер Фаррадей.
Я замер, не зная, что ожидать. Он положил руку мне на плечо:
– Ты спас жизнь моему сыну.
На меня накатило такое облегчение, какого я еще никогда в жизни не испытывал. Вот только и без того сильные эмоции от этого еще больше обострились. Я ощутил потребность уйти.
Я нуждался… нуждался в музыке. Следовало выплеснуть эти эмоции единственным известным мне способом.
– Ты его спас, сынок, – повторил мистер Фаррадей.
Я чуть не задохнулся из-за кома в горле, кивнул и посмотрел на мистера Фаррадея. Он выглядел совершенно раздавленным. У него двое детей. Дочь умирает от сердечной недостаточности, а сын только что едва не лишил себя жизни.
Я больше не мог тут находиться. Сердце билось так, будто пыталось вырваться из грудной клетки, кожа начала зудеть. Мне нужно было уйти, но…
– Бонни останется здесь ненадолго, – проговорил мистер Фаррадей. Даже сквозь застилавшую мой взгляд пелену боли я разглядел в его глазах понимание.
– Я не могу ее оставить, – тихо сказал я.
Пусть я чувствовал себя так, словно вот-вот выпрыгну из кожи, мне все равно хотелось видеть Бонни, чтобы удостовериться – она ни в чем не будет меня винить. Хотелось держать ее за руку; в последнее время руки у нее всегда были холодными и становились теплее лишь тогда, когда я сжимал их в ладонях.
– Пойди переоденься. Умойся, а потом увидишься с ней.
Мне хотелось бежать, прорваться за закрытые двери, отделявшие меня от Бонни, хотелось послать всех куда подальше и мчаться к ней. Удостовериться, что с ней все в порядке, после того как ее брат едва не покончил с собой, в то время как сама она отчаянно борется за жизнь. Как, скажите на милость, она справляется с такими потрясениями?
– Пожалуйста, Кромвель, – сказал мистер Фаррадей.
Я быстро посмотрел на него – он был сломлен. На память пришло лицо отца, как он смотрел на меня в ночь, когда мы виделись в последний раз. Когда я глубоко ранил жестокими словами и разбил ему сердце.
Я подскочил со стула и побежал к двери. Запрыгнув в машину, я на полной скорости помчался к ближайшему винному магазину и купил своего лучшего друга «Джек Дэниелс». Я не пил виски уже несколько недель.
Мне было плевать, что подумал продавец, когда я, весь покрытый кровью, швырнул на прилавок свое поддельное удостоверение личности и кредитку.
Я летел по главной улице, сражаясь с эмоциями, которые грозили поглотить меня целиком. По голове словно стучали молотом, на глаза давило. Я запустил микс, звучавший в ритм моему отчаянно бьющемуся сердцу, и салон автомобиля заполнили низкие, тяжелые ноты. Обычно они помогали мне заблокировать чувства, но сейчас все было бесполезно: проклятые мысли об Истоне никак не выходили из головы. Накал эмоций не снизился, меня обуревали чувства, становившиеся все сильнее. Следовало залить их алкоголем.
Я проехал через парк и, не обращая внимания на перешептывания студентов, понесся прямо к музыкальным классам, сжимая в руке бутылку виски. Не сбавляя шага, я сорвал пробку и сделал большой долгожданный глоток, ожидая, что обжигающая жидкость притупит эмоции, поможет мне погрузиться в спасительное оцепенение, чтобы я вновь смог дышать.
С разбегу врезавшись в дверь плечом, я побежал по коридору к музыкальному классу, в котором обычно играл. Несколько минут я стоял и смотрел на инструменты, а они уставились на меня.
Они надо мной издевались, предлагали сыграть. Однако злость и разочарование в моей душе перевесили все остальное. Как же меня все это достало. Сделав еще глоток «Джек Дэниелс», я подскочил к ударной установке и в ярости пнул ее, повалив на пол.
Легче мне не стало. Тарелки задребезжали, но эмоции никуда не делись, наоборот, стали еще ярче и сильнее. Ослепляющий неон, металлический привкус во рту, вкус боли и страдания; беспомощность, оставлявшая на языке горечь.
Я бросился обратно в коридор и бежал до тех пор, пока не оказался возле кабинета Льюиса. Я не раздумывал, потому что был слишком взвинчен, чтобы рассуждать здраво. Размахнувшись, я ударил по двери кулаком, чувствуя, как глаза щиплет от обжигающих слез. Я принялся молотить по двери все сильнее и чаще, и с каждым ударом у меня перед глазами вспыхивали желтые пятна. Мое дыхание эхом отдавалось в ушах – оливково-зеленое. Сердце стучало в груди – темно-коричневое.
Я бил по двери все сильнее, и каждый звук, каждое чувство, каждый вкус грозили свести меня с ума. Они обрушивались, как бомбы, готовые уничтожить.
Дверь распахнулась, и я по инерции ввалился в комнату. Передо мной вдруг возник Льюис, он смотрел на меня расширившимися от ужаса глазами.
– Господи Иисусе, Кромвель! Что стряслось?
Я оттолкнул его плечом и стал расхаживать взад-вперед, глотнул еще виски, но на этот раз эмоции оказались настолько сильными, что я не сдержался.
Размахнувшись, я запустил бутылкой в стену – раздался грохот и звон бьющегося стекла. У меня в сознании взорвался золотой фейерверк. Я вцепился в волосы и с силой дернул, потом стукнул себя по макушке раз, другой. Льюис схватил меня за запястья и силой заставил опустить руки, потом, не выпуская меня, заглянул в глаза.