Потом он услышал, как грабитель пытается вытряхнуть из номера «Личностей» то, что – кроме Истины – Бузи мог спрятать среди страниц. Маленький пакет, в котором лежал шарфик, купленный им Терине, был выхвачен из его руки. Он почувствовал, как выкручивают его голени, снимая туфли. Потом его лицо с открытым ртом уложили на левую щеку. Он чувствовал на своем лице дыхание грабителя, который оттянул его губы так, словно они были из резины, и сунул ему палец в рот. Это озадачило Бузи и было больнее, чем все, что ему довелось вынести в этот день (а день выдался мучительный). Позднее он сообразил и поблагодарил свою счастливую судьбу за то, что у него нет золотых зубов, а то их бы вывернули из его десен или вырезали бритвой. Бузи подумал, не укусить ли ему грабителя, хотя бы сустава мизинца его лишить, как сделал бы это герой фильма, но не решился. Всегда лучше – простите за банальность – не класть в рот больше, чем сможешь пережевать.
Всех подробностей того, что было после, он не запомнил. Он определенно получил несколько ударов по голове, чтобы замолчал, – вероятно, он начал кричать, – но по существу, когда его рот освободился, боли почти не было, кроме той, что он принес с собой в сад: болели синяки после утреннего прокола, укусы и царапины, оставленные мальчиком, боевые шрамы старости. Никто не вонзал зубы в его руки, никто не царапал ему лицо когтями. Новых заплаток из пластыря или бинтов не понадобится. Возможно, тот факт, что Бузи и без того был в бинтах и с царапинами на лице, вызвал у грабителя сочувствие, и он проявил снисходительность. В противном случае он бы обошелся с Бузи более жестко. Пустил бы ему кровь, повредил кости, нанес больший ущерб его достоинству.
Несмотря на бескровность, второе нападение оказалось похуже того, что сделал с ним мальчик. Оно было неестественным, несоседским, недобрым, выходящим за рамки даже звериных норм. И оно было удручающе анонимным в отличие от нападения мальчика, хотя и прежнее не имело лица. Единственное, в чем Бузи не сомневался (если он когда-нибудь преодолеет стыд и смущение и обратится в полицию), так это в том, что попрошайка, который уложил его в грязь, любил табак и был неаккуратен, когда мочился. Ему было бы проще описать бритву человека с ее ручкой из кости, чем строить догадки о его росте, весе, возрасте. Или даже о том, использовал ли он эту бритву на себе – носил бороду или брился. Терина наверняка решила бы, что на него напал еще один кот. Нет, на сей раз нападавший определенно был человеком, хотя и принадлежал к наихудшей разновидности. Больше всего он желал и искал денег, а это свойственно только человеку. Коту, собаке, дикому мальчику без пользы бумажник, набитый деньгами, или карманы, полные мелочи. Или даже туфли. Господь знает: туфли им ни к чему. Как и темно-оранжевые шарфики. Или карманные часы, очки и ключи. Им требуются только тепло и еда, тупое, звериное счастье набитого живота и место для отдыха, когда они устают от беготни на свободе.
Но было и кое-что, что Бузи запомнит навсегда: кода, которая будет преследовать его до самой смерти. Когда его голова была откинута назад, чтобы пальцам грабителя удобнее было шарить у него во рту, он увидел две пары туфель, переминавшихся в грязи и мусоре в нескольких шагах от него. Значит, их было как минимум трое: вожак и два пособника. У одной пары туфель отсутствовали носки, она была почти не зашнурована и так исцарапана, что Бузи тут же понял, куда отправятся и на чьих ногах износятся его красивые туфли. Вторая пара черного цвета сверкала новизной, и даже из глазка для шнурка все еще торчала магазинная бирка. За те несколько секунд, что Бузи смотрел на эти туфли и удивлялся их немыслимой чистоте, владелец поднял одну ногу и потер верх туфли о брючину сзади – либо чтобы она заблестела еще ярче, либо чтобы почесаться после укуса насекомого. Потом второй из пособников походкой молодого человека подошел к Бузи и легонько стукнул его по лбу ногой – попрощался: все кончилось, старик, можешь идти, куда тебе надо.
7
День уже клонился к вечеру, когда Бузи, лишенный туфель и всего своего карманного достояния, добрался до дверей своей виллы и достал второй – спрятанный в выемке за дверной рамой – ключ. Спасибо Алисии за ее предусмотрительность; она последняя и держала в руках запасной ключ. Он сомкнул пальцы на ключе, к которому прикасались ее пальцы, и ощутил ее тепло, единственное тепло, которое не проходило. Он подумал о ней – и она заговорила, сказала, что ему следует поменять замок, ведь теперь основной ключ в нечистых руках. И еще ему нужно сменить его мокрые носки и не гулять в такую погоду. И вообще сменить все. «Я тебя люблю, как сточную канаву», – произнес он свою утешительную мантру, которую непременно вспоминал, когда она удивляла его своим бездыханным голосом, когда он искренне жалел себя.
А кто бы и не пожалел себя в такой день? Для него это была суббота потрясений и синяков, началась она с прокола, а завершилась грязной лужей. В последние минуты неустойчивого волочения Бузи от сада к вилле день натянул на себя сумку грубых плотных туч, а потом расстегнул ее, и она пролилась сильным дождем. Мы в нашем городе привычны к неожиданным небесам, как это у нас называется. Вот мы наслаждаемся голубым шартрезом небес, погода одевает нас в шорты и рубашки. И вдруг, через мгновение, ты и шага еще не успел ступить, как свинец, олово и сланец опускаются тебе на голову, внезапные, как смерть, и опорожняют свои ведра на наши головы. И потом, не успеваем мы еще стряхнуть с себя воду, как возвращается солнце, жилистое и тяжелое, и то, что мы могли счесть за насилие дождем, превращается в причину для свежеликого счастья. Мы облизываем наши губы. Их вкус изысканно прекрасен.
Сам Бузи не мог чувствовать этого промозглого счастья, хотя прежде испытывал его много раз и узнавал сейчас в улыбках немногих ищущих убежища прохожих на набережной и парочки на велосипедах, радующейся лужам, на лице повара из рыбного ресторана, который по своей традиции выкинул под дождь кусок черствого хлеба, чтобы «напитался». Никто не протянул Бузи руку, не спросил, не требуется ли ему помощь, хотя его повреждения и немочь наверняка бросались в глаза. Они замечали только еще одного древнего горемыку, а горемыки всегда медленно волочат ноги, всегда в грязи, в крови, пьяны, неухожены. Дождь умоет и протрезвит его. А что могут сделать они?
Бузи, однако, был рад, что в эти последние минуты своего бегства не попался на глаза соседям или знакомым. Сумерки помогли ему, защитили его приватность и скрыли от прохожих то, о чем он не мог не думать в этот момент как о своем позоре. Его свинец и олово не уйдут, не пустят в город солнце. У него украли счастье вместе с его талисманом и ключом от дома, а он был стар и достаточно мудр, чтобы позволить своему огорчению выветриться полностью. Он вымарался в грязи, промок и устал, но, чтобы излечиться от этого, имелись простые средства. Его многочисленные царапины и синяки со временем исчезнут, даже самые последние. Его макушка пульсировала с частотой в двенадцать долей в такте. Он провел рукой по виску, поморщился от боли, ощутил содранную проплешину кожи от удара ногой человека в саду, такой бессмысленный удар изношенной туфлей; кровь уже, несмотря на дождь, начала сворачиваться в кружевных складчатых ссадинах. Голова у него была холодна, как глина. «Все кончилось», – сказал ему человек в саду. Но он ошибался. Его удар – в отличие от ограбления – был ничем не оправдан, излишен, а потому его последствия останутся навсегда.