— Как ты? — забеспокоился Лазарь.
— Нормально. Мы немного постоим здесь, ты не против?
— Нет.
Лазарь отстегнул ремень безопасности и уселся на сиденье, обняв колени. Так он обычно сидел в темном коридоре у приоткрытой двери. Из темноты послышался отцовский голос.
— Лазарь! Я не уверен, должен ли говорить тебе всё до конца…
Кто знает, может быть, нераскрытые тайны удерживают нас в плену, мешают жить, расти, любить? Спаситель задавал себе этот вопрос, думая о каждом из своих пациентов: Элле, Марго, Бландине, Сириле, Люсиль, Марион, Элоди, Габене. Надо ли им все знать?
— Говори, папа. Не бойся.
— Лазарь, ты тоже был в машине. На заднем сиденье, в детском кресле. Когда прибыли спасатели, они подумали, что ты умер. Но ты… спал.
Спаситель не счел нужным добавить, что Изабель добавила в бутылочку с молоком снотворного.
— Мне повезло, — с трудом выговорил Лазарь.
— Н-ну да.
Лазарь, воскресший из мертвых. Текли секунды, минуты, а они всё сидели, окутанные тьмой.
— Папа?
— Да. Я… задумался…
— Опять? — взмолился Лазарь.
У него не было сил, у отца тоже. Но такой миг, может быть, никогда больше не повторится.
— Я должен тебе рассказать, что произошло после твоего рождения.
Спаситель говорил, возможно, для самого себя. В родильном доме в Фор-де-Франсе врач срочно решил сделать Изабель кесарево сечение: у ребенка обнаружилась сердечная недостаточность. Будущего папу попросили покинуть родильный зал, анестезиолог усыпил Изабель. Когда она проснулась, акушерка принесла ей сына.
— А она… Она сказала акушерке, что та ошиблась, — заикаясь, произнес Спаситель. — Сказала, что это не ее ребенок, что врачи перепутали. Меня позвали, чтобы я поговорил с ней. Но она меня не узнала. Тогда пригласили дежурного психиатра. Никогда его не забуду. Он был из метрополии и говорил со мной, жалким местным психологом, свысока. «Вы что, — сказал он, — ничего не знаете о послеродовом психозе?» — как будто я был студентом-прогульщиком.
— А это что?
Спаситель опомнился, детский голос вернул его к действительности. Он рассказывал восьмилетнему ребенку, что его мать в приступе хорошо известного медикам помутнения рассудка отказалась от него. Спаситель казнил себя за каждое слово.
— Понимаешь, это… это… — бормотал он как в бреду, — такая болезнь, она началась у нее из-за родов… и от потрясения… что она произвела на свет…
Он искал слова, чтобы не погружаться в медицинскую терминологию.
— Она была белая и не поверила, что у нее может быть черный ребенок, — подвел итог Лазарь, вспомнив Осеанну, которая тоже в это не верила.
— Изабель не была расисткой, Лазарь, клянусь тебе. Она любила меня и любила тебя. Через три дня она пришла в себя, но ее мучил стыд за то, что с ней произошло.
— Она — как наш Баунти.
— Что-что?
— В ней тоже заговорил голос предков. Это не она сама была расисткой, а ее предки — сколько их накопилось с семнадцатого-то века! И во время этого приступа она произнесла то, что думала не она, а ее предки. Понимаешь?
Спаситель, онемев, слушал сына. Психиатр из метрополии написал в своем диагнозе, что у больной «в результате травмы всплыли вытесненные в подсознание эмоции».
— Когда я вырасту, — уверенно сказал Лазарь, — я буду психологом.
— Думаю, у тебя получится. Только никогда не забывай…
— Что?
— Даже если ты умник-разумник, а ты, конечно, умник, ты все равно не всемогущ.
Лазарь прислонился кудрявой головенкой к крепкому папиному плечу.
— Но меня же не зовут Спаситель.
* * *
— К кому мы сейчас едем? — спросил Лазарь утром в субботу, в их последний день на Мартинике.
— К моей сестре Эвелине. У нас была одна мама, но разные отцы. Там будет еще ее дочь Капюсин и внучка примерно твоего возраста.
— Одни девчонки! — недовольно буркнул Лазарь.
— Думаю, Эвелина пригласила еще и дядю Ти-Жо, но ему за восемьдесят, так что вряд ли ты погоняешь с ним мяч.
Эвелина вскрикнула от радости, услышав по телефону голос младшего брата, и тут же пригласила его на обед в субботу в полдень. Она жила в Сент-Анне в том же доме, где родилась, с теми же соседями, которые старились вместе с ней. После развода она взяла себе фамилию матери — Бельроз. Ей исполнилось четыре года, когда мама умерла, родив Спасителя. От больной бабушки ее забрал к себе дядя Ти-Жо, старший брат Никез. У Ти-Жо были жена и четверо детей, а еще любовница и от нее трое. Эвелина росла среди семейных скандалов взрослых и воплей ребятишек, которых воспитывали шлепками и пощечинами.
Спаситель в детстве с сестрой не общался. В четыре года его усыновили Сент-Ивы, и с тех пор встречаться с ней ему не разрешалось. Он видел ее только издали в церкви, на службе.
Вот все, что узнал от отца Лазарь, когда они ехали по кварталу Сезер, пока не остановились перед небольшим домиком с садом. Пахло дымком, пряностями, жареным мясом. Из-за живой изгороди доносились крики ребятишек и женский смех. Семейный обед, обещанный Эвелиной, похоже, превратился в прием в саду. Спаситель заподозрил, что сестра пригласила всю родню, друзей и соседей полюбоваться «доктором Сент-Ивом».
— Идем или нет? — Лазарь потянул отца за руку, словно желая его удержать — сам он явно предпочел бы второй вариант.
Спаситель вздохнул:
— Это родня, сынок. Ничего, переживем.
Войдя в гостиную, Спаситель порадовался, что вместо бермудов и цветастой рубашки облачился в льняной пиджак и светлые брюки: все, кроме малыша в карнавальном костюме Красного дьявола
[28], были одеты празднично.
— Ток-ток-ток, — сообщил на антильский лад Сент-Ив о своем прибытии.
В гостиной и в саду было не меньше двадцати человек взрослых, а детей и не сосчитать! Лазарь снова потянул отца за руку, заставив наклониться к себе поближе.
— Папа, они же говорят на другом языке…
— Ерунда, ты все поймешь, — успокоил его отец.
Хотя сам не слишком был в этом уверен.
Кое-кто из гостей равнодушно взглянул на вновь прибывших. Их никто здесь не знал, и они никого не знали. «Моя родня, — подумал Сент-Ив, — а я им чужой». С высоты своих метра девяноста он искал среди собравшихся сестру и увидел ее в саду возле барбекю. Она стояла с большой вилкой и переворачивала колбаски.
— Идем поздороваемся с тетей, — сказал Спаситель сыну.
Заметив гостей, Эвелина на радостях уронила вилку.