Веселая жизнь, или Секс в СССР - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 74

– Жора! – воскликнули пирующие. – Заходи!

Мне тут же всунули в руку знакомый рог и наполнили его портвейном, пахшим клеем «Момент», а певец тундры поднес мне на ноже кусок колбасы толщиной с копыто.

– А где Шовхал? – спросил я, сообразив, в чей номер попал.

– Пей! – приказал Вовка.

– Ты же в Кургане?

– Рейс утром.

– А где Шовхал?

– Он с Розкой, – объяснил Лева. – Пей!

– Она же терпеть не может нацменов.

– Я портвейн тоже не люблю, а что делать? Пей!

– Сам ты, Левка, еврей нерусский, – оскорбился Билибердиев и встал, чтобы уйти.

– Евреи – прекрасные любовники! – полуочнулась дама в красном.

– Пейте, гады! – рявкнул Шлионский. – А ты, сука, спи!

Мы выпили за дружбу народов и поцеловались в знак примирения. Когда Билибердиев объяснял, чем ягель отличается от подмосковных мхов и лишайников, вернулся, красный и распаренный, как после бани, Шовхал. Он обнял Леву, сказал, что такой страстной женщины у него никогда еще не было, если не считать одну проводницу поезда Махачкала – Москва. Ликуя, горец вытащил из-под кровати чемодан и достал двадцатилетний дагестанский коньяк. Мы подняли стаканы за мужскую мощь горцев.

– А правда, что вы тренируетесь на ослихах? – спросил Лева, спьяну становившийся ехидным.

– Кто тебе сказал? – тускло поинтересовался Шовхал и потянулся к кинжалу.

– Я пошутил… – испугался альпинист.

– Не надо так шутить!

Дама в красном стала кричать, что самая страстная женщина в мире она и готова немедленно доказать это всякому, кто сомневается. Сомневающихся не нашлось, и она, удовлетворенная, уснула.

Когда осеннее утро занавесило окна серыми портянками рассвета, мы задремали, но Шлионский вдруг вскочил и с криком «самолет!» ринулся к двери. Мы, кроме неопознанного писательского тела, метнулись следом, хотя понимали: на внуковскую электричку уже не успеваем. К счастью, возле кладбища нас нагнало, замедлив ход на повороте, такси. Вова рысью бросился на капот. Шофер едва успел ударить по тормозам и в ярости выскочил, размахивая монтировкой, Шовхал в ответ обнажил клинок и вежливо объяснил, что его лучший кунак и великий поэт опаздывает на самолет. Проматерившись, водитель сказал, что как раз везет в аэропорт мужика и если тот не против, можно взять попутчика. Напуганный пассажир был согласен на все. Следом за Шлионским в машину влезла красная дама.

– Я тоже лечу в Курган, – заявила она.

– У тебя нет билета, дура!

– Ну и что! Скажу им, что я твоя муза.

Как ни странно, этот аргумент всех убедил. Шофер быстро продал нам две бутылки водки за четвертной и умчался. На обратном пути мы пели про «взлетные огни аэродрома» и потеряли Краскина. Следопыт Билибердиев, привыкший выслеживать зверя в тундре, догадался по каким-то тайным приметам, что Лева скрылся на кладбище. Там мы его и нашли возле могилы Пастернака. Поэт-альпинист, плача, бился лбом о серый обелиск с лошадиным профилем нобелевского лауреата и просил поделиться талантом, который теперь покойному совершенно не нужен. У подножия могильной плиты в желтеющей траве весьма кстати обнаружились граненый стакан и несколько сморщенных яблок. Мы трижды помянули Бориса Леонидовича, после чего мир накренился и завертелся, подобно карусели в парке культуры и отдыха. Мимо, сливаясь, проносились ландшафты, пейзажи, интерьеры, туловища, лица, встающее и расползающееся по небу красное солнце… У самого Дома творчества мы потеряли певца тундры – он ушел за оленями.

Поздним утром в моем номере заботливый Шовхал поил меня с ложечки, приводя в чувство коньяком, а Капа Ашукина на подносе принесла завтрак из столовой, куда я не мог спуститься самостоятельно. От какао меня вырвало – стало гораздо легче. Потом появился Зыбин с пятилитровой банкой свежего «Жигулевского» и вязанкой соленых сушек на шее. Несколько стаканов пива подарили сознанию вялое благодушие, переходящее в осоловелый фатализм. Виталий Дмитриевич, допив «Жигулевское», прочитал нам стихи о неизбежной гибели человечества в атомной войне. Но Капа пила легкое «Алиготе» и постоянно возвращала нас к плану спасения Ковригина, который мы после вялых споров наконец выработали и скрепили брудершафтом. Во время тайных переговоров меня несколько раз звали вниз к телефону, я вскакивал с постели и падал без сил на подушку. В конце концов Зыбин объявил, что пиво – лишь базис, и достал из бокового кармана «надстройку» в виде четвертинки. Ашукина возразила, что никогда не мешает крепкие напитки с вином, но водки выпила. Глава поэтического цеха поощрительно положил ей ладонь на колено, она в ответ призналась, что любит мужа, несмотря ни на что, и заплакала.

Я снова забылся, и мне приснилась огромная карусель. Она вращалась вокруг планеты, подобно кольцам Сатурна, и состояла из могильных оград, в которых, как в клетках, сидели люди, пили водку из граненых стаканов, закусывая сморщенными яблоками, а огрызками кидались друг в друга…

У читателя, особенного молодого, может сложиться неверное впечатление, будто мое поколение вообще не просыхало, существуя в непреходящем алкогольном дурмане. О, это, конечно, не так! Мы тоже учились, работали, любили, творили, выдумывали, пробовали. Но пили и вправду больше, чем нынешние пользователи. Сужу по моей дочери и зятю, а также по их сверстникам. Внуки еще не подросли, поэтому от прогнозов воздержусь. Оно и понятно: наше, советское поколение развивалось в условиях неумолимого движения к идеальному обществу. Скорость этого движения не зависела от нас так же, как плавный ход эскалатора в метро. Например, если тебя поставили в очередь на улучшение жилищных условий и обещали квартиру через три года, ты можешь, конечно, являться на работу трезвым, как стеклышко пулковского телескопа, и висеть на доске почета, но раньше строка новую квартиру ты все равно не получишь, хоть тресни. Более того, председатель профкома, сам не дурак выпить, может заподозрить, будто ты загордился и своей наглой трезвостью бросаешь вызов коллективным традициям. Не дай бог у кого-то родится внезапный ребенок, начнут ломать голову, кого из очередников подвинуть, а тут как раз ты со своей назойливой правильностью…

Однако вынужден согласиться: в этой правдивой повести частота и интенсивность потребления алкоголя явно сгущены. Зачем? Объясню. Во-первых, мой лирический герой попал в сложную жизненную ситуацию и снимает стресс, как привык и учили. Во-вторых, виновата избирательность человеческой памяти. Поясню на примере: любой электрик охотно расскажет вам о жутких ударах током, полученных при ремонте проводок, однако это вовсе не значит, будто каждый трудовой день его внезапным разрядом сносило со стремянки. Просто память сохранила наиболее яркие впечатления от опасной профессии. В-третьих, бывают рядовые, рутинные бессмысленные выпивки, они почти сразу блекнут, сливаясь с бытовым фоном, а есть судьбоносные загулы, которые навек впиваются в память, как любовное признание, вырезанное на парковой скамье. Моя же хроника повествует о событии, важном не только для автора, но и для всей мировой литературы, потому-то каждая рюмка, выпитая в ту роковую осень, бесценна и заслуживает внимания потомков.