Веселая жизнь, или Секс в СССР - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 73

После ухода Краскина я впал в забытье. Мне снились большие синие птицы, они неутолимо пили из красной реки, окунув в воду головы, как страусы в песок. Проснувшись, я глянул на часы: половина одиннадцатого. Ужин давно закончился. В окне шевелилась густая звездная ночь. Я добрел до умывальника и долго не мог утолить жажду. Горло совсем не болело. Ломота в суставах исчезла. В самом деле, эликсир батыров! Пощупал лоб, и он показался мне едва теплым. Чудо!

– Тридцать шесть и четыре, – констатировала Нюся, с удивлением разглядывая градусник, – вот что значит – молодой организм! Завтра как новенький будешь. Выпей пустырничка, а то не уснешь теперь. Что-то в погоде. У Александра Изотовича опять аритмия. Но он у меня молодец!

Очередь около телефонной будки рассосалась, однако за рифленым стеклом виднелся расплывчатый силуэт: занято.

– Проспал ужин-то? – участливо спросила Ефросинья Михайловна.

– Угу…

– На-кось козьего молочка! – Она достала из-под стойки стакан, накрытый белым ломтиком.

– Спасибо…

Я пил густое пахучее молоко, жевал хлеб и ждал, когда же освободится телефон. Из кабинки доносился прокуренный мужской голос:

– …Зачем нам его убивать? Успеем. Пусть поживет, побегает за деньгами… Кстати, что там у нас с инкассатором?.. Умер при невыясненных обстоятельствах? Ну и хрен с ним… Бухгалтер Шавлов еще жив?.. Вот и хорошо. Он видел налетчиков в лицо и приведет нас к спрятанным деньгам, а потом мы его пырнем на рынке ножом или столкнем под электричку… Лучше сбить машиной? Думаешь? Пожалуй… Он же у нас постоянно гуляет с собакой. Пса-то потом куда? Пес запомнит запах сбившей машины и может опознать убийц… Умница! Отравим крысиным ядом. Ладно, пойду запишу, пока не забыл…

Из кабинки вышел Григорий Майнер, лысый загорелый крепыш в шелковой полосатой пижаме, распахнутой на волосатой груди. Бывший милиционер, он сочинял детективы вместе с младшим братом Кириллом, в прошлом детским стоматологом. Их романы про следователя Трофимова, задумчивого сыщика-разгильдяя, собиравшего оловянных солдатиков и раскрывавшего самые замысловатые убийства, шли нарасхват. Соавторы получили по большой квартире в новом кирпичном доме, построенном для сотрудников МВД, и разъезжали на «Волгах» с блатными номерами, выданными по распоряжению министра Щелокова.

– О Жорик, приехал! – Он обнял меня.

– Да… вот… сегодня…

– А мы с Кирюхой новый «дефектив» лудим. Он в Пицунде сидит, а я здесь, на хозяйстве. Ну, а что там у вас с Ковригиным стряслось? Слышал, дело на тормозах спускают.

– Не похоже.

– Хочешь совет старшего по званию?

– Хочу.

– При голосовании всегда воздерживайся.

– Попробую…

– А ты видел, какая цаца сегодня к Омирову заехала?

– Нет еще.

– Чистая Лоллобриджида! Вот скажи мне, зачем слепому такая красота? Но я-то взял у нее телефончик. Понял? Ну, будь здоров. Пойду запишу сюжет, а то забуду. Знаешь, с чего начинается склероз?

– С чего?

– С того, что утром у девушки спрашиваешь: «Тебе было хорошо?» – и Майнер, оглашая холл иерихонским хохотом, ушел.

В кабинке пахло импортным одеколоном и кубинским табаком. Я приложил к уху еще теплую трубку и набрал номер Леты: сначала шли долгие, безнадежные гудки, но потом она вдруг откликнулась:

– Алло…

– Я не поздно?

– Нормально. Только уборку закончила.

– Бабушка уехала?

– Уехала.

– А чего такой голос грустный?

– Звонили из театра, сказали, чтобы в понедельник забрала трудовую книжку.

– Не имеют права. Отгуляй хотя бы отпуск.

– Игорь тоже так считает. Ты когда завтра приедешь?

– Могу утром.

– Давай к обеду. Мне надо принять ванну, почистить перышки и выпить чашечку кофе. Пока! Целую…

Ее словесный поцелуй молниеносно пролетел по многокилометровому подземному кабелю и вонзился прямо в мое сердце, словно индейская колючка, отравленная сладким ядом.

– Пока-а…

Я хотел выйти, но, помедлив, все-таки набрал свой домашний номер – никто не ответил. Значит, Нина осталась у тещи: сидят на кухне, гоняют чаи с ликером и горюют, как не повезло им с мужем и зятем. Мне снова захотелось выпить, точнее, это не покидающее меня желание вступило в острую фазу. Но ведь бар уже закрылся. Почему, почему при социализме все закрывается так рано? Какой-то трудовой детский сад! Смотришь западный фильм, там ночь – за полночь самый простой труженик, а не интурист какой-нибудь, сидит в кафе, потягивает виски, смотрит, как полуголые девушки вертят у шеста своими волнующими объемами, потом знакомится с милой одинокой дамой, запросто берет у портье ключ и поднимается с ней в номер для счастья взаимного обладания. Вот жизнь! А у нас? Нет одиннадцати, а бар уже закрыт. Что теперь мне делать? Можно, конечно, поскрестись к Пчелкину – он всегда нальет, но у него аритмия. Перед Нюсей неловко. Второй вариант – одеться, выйти к воротам и ждать, когда мелькнет зеленый огонек: у таксистов обычно есть водка по десятке за бутылку, но к нам сюда они заворачивают редко. Оставался последний способ, самый верный.

Я медленно двинулся по коридору, словно пеленгатор, прислушиваясь к звукам и шевелениям за дверями. Где-то лязгала пишущая машинка – кто-то неутомимо ваял нетленку на ночь глядя. Из другого номера неслись гнусавые голоса, то и дело пропадающие в вое «глушилок». Писатели насыщались забугорной свободой, копя в сердце обиды на Советскую власть. В номере Краскина громыхали пружины и низкий женский голос, задыхаясь, рычал: «Не останавливайся, сволочь!» Значит, старый скалолаз все-таки пошел на штурм смертельной вершины. В каморке Омирова звучали стихи, я даже разобрал несколько строк:

Наконец я уловил за одной из дверей то, что искал: там смеялись, гомонили, а главное – чокались. По неписаным законам Дома творчества, если сосед заглянул, скажем, за кипятильником и угодил к застолью, его немедленно приобщали к пьянке, порой даже насильно. Я постучал и, не дожидаясь приглашения, толкнул дверь. В номере шел пир. В сизом дыму я различил Вовку Шлионского, у него на плече висела все та же дама в красном. Певец тундры поэт Билибердиев, улыбаясь широким, как бубен, лицом, резал длинным кавказским кинжалом батон колбасы, а пьяненький Краскин, засучив рукав, ловил в трехлитровой банке с рассолом увертливый, как рыбка, огурец. На кровати лицом к стене храпело, побулькивая, неопознанное писательское тело, укрытое пегой буркой.