Веселая жизнь, или Секс в СССР - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 65

– Куда?

– В Переделкино.

– Лезь!

– Сколько?

– Договоримся.

Я погрузил на заднее сиденье сумку и пишущую машинку в черном футляре, потом уселся рядом с шофером. Он газанул, машина дернулась, за спиной загремели железки, накрытые брезентом. Страшным усилием фантазии мне удалось наконец представить себе Нину с виновато опущенной головой. То-то же!

– Здравствуй, жизнь!

По субботам Окружная дорога почти свободна, и мы домчались до Переделкино меньше чем за час. Водителя звали Петром Матвеевичем. На нем была замызганная, синяя когда-то спецовка и детская кепка с Зайцем из «Ну, погоди!» на тулье.

Когда выехали на Каширское шоссе, я заметил возле киноконцертного комплекса «Авангард» скопление людей с флагами и транспарантами.

– А разве сегодня праздник?

– Митинг вроде обещали… – ответил водитель.

– Какой еще митинг?

– Ради мира на земле, значит. Бздят, мать их за вымя, из-за нейтронной бомбы. А бояться-то другого надо!

В пути Петр Матвеевич развил мне свою теорию конца света. Все ждут гибели от ядерной войны, кометы Галлея, которая протаранит Землю из космоса, или смертельного вируса, вроде гонконгского гриппа. Нет! Кирдык наступит, когда рванут, не выдержав напора, канализации больших городов, Москвы в первую очередь, ведь гнилые трубы не рассчитаны на такое количество ежесекундно опорожняющихся мочевых пузырей и кишечников.

– Человек, чтоб ты знал, парень, за жизнь выдает на-гора до пятидесяти тонн дерьма, вроде того. В зависимости от долголетия и жратвы. А у нас на Москве сколько народу живет? Верно: восемь миллионов с гаком. Это без лимиты, гостей и командировочных. Умножь-ка! Понял? Ну, какие трубы выдержат? И когда их ложили? При царе Горохе.

– До войны?

– Ага, а то и при царе-батюшке. Недавно, слушай, на прорыв выезжали. Откапали. Ткнули лопатой – труха, как Тутанхамон. Новый потоп, чтоб ты знал, будет из дерьма. И никому никакого дела! Только и знают друг дружку звездами награждать, а сами-то – старичье гнилое, что твоя чугунина.

– Да вроде вот Андропов взялся… – попытался возразить я.

– Ты его по телеку-то давно видел? Краше в гроб кладут.

Перед Варшавкой мы попали в пробку и минут десять еле-еле ползли.

– Авария, – определил Петр Матвеевич и ошибся.

Оказалось, с длинномера слетела шестиметровая доска-сороковка и легла поперек трассы от обочины до разделительной полосы: ну, никак не объехать. Водители легковушек, увидев преграду, резко тормозили, чтобы не остаться без глушителей, за ними сбрасывали скорость и те, кто несся следом. В общем, из-за какой-то деревяшки вышел затор, машины едва тащились, переругиваясь противными сигналами. Но доползя до преграды и осторожно преодолев, никто не останавливался, чтобы убрать доску с пути, наоборот – все радостно газовали и скрывались за взлобком пустой трассы.

– Ты понял? Вот такой у нас народ, мать твою за вымя! – выругался Петр Матвеевич и съехал на обочину. – Пойдем – поможешь!

Мы вылезли из «пазика». Он вышагнул на проезжую часть, как партизан из засады и властно подняв руку, остановил «жигуль», потом, кряхтя, нагнулся, взялся за один конец доски, лежавший на двойной полосе, а я ухватился за второй, который почти нависал над кюветом. Непросушенная древесина оказалась неподъемной. На помощь из «жигуля» вылезли два парня, и вчетвером мы оттащили сороковку, сбросив в заросшую лопухами канаву. Пока мы вытирали испачканные руки о замшевые листья, пока курили, непечатно порицая эгоизм участников дорожного движения, пробка рассосалась, как и не было.

– Понял? – спросил Петр Матвеевич, когда мы снова тронулись в путь. – И так везде. Остановись, убери! Нет, зачем? «Я уже проехал, меня не касается». Или вот сегодня утром, слушай: вызвали на аварию. Прорвало. А муфту выдали старую, бракованную. Ну нет других на складе. Расходники нам раз в месяц завозят. Плановое хозяйство, трепать его молотить! Ну, стали зачеканивать – край сыплется. Знаем же, через месяц развалится, а ставим. Как же – план, премии, отчеты, флажки переходящие… А ты, парень, говоришь – Андропов… Жидковат! Во всех смыслах. Сталин нужен.

– Вы тоже думаете, Андропов – еврей?

– Нет, китаец, мать его за вымя!

Я слушал водителя и смотрел в окно на бедные подмосковные деревеньки, мелькавшие за щербатой полосой тополей, до срока сбросивших ржавую придорожную листву. Все домики были одинаковые, низкие в три окна с верандой. Их выстроили, наверное, скопом после Победы на месте дореволюционных избушек, сгоревших или раскуроченных в войну. Одни усадьбы обветшали, удручая повалившимся забором, плешивой дранкой или черным шифером на кровле. Другие, наоборот, радовали свежей покраской, новой оцинкованной крышей, ровным штакетником, а то и сварным гаражом на краю участка. Впрочем, такие хозяйства попадались не часто. Кое-где деревни никли к подножию бело-синих многоэтажек, похожих на огромные айсберги, приплывшие сюда по зеленым волнам подмосковных лесов. Я вдруг подумал: как же рванет вперед наш СССР, когда уберут, наконец, с дороги эту дурацкую доску, которая лежит на его пути без малого семьдесят лет! Ей-богу, именно так и никак иначе я думал в тот день, 1 октября 1983 года.

– Ишь ты!

– Что?

– Ты, говорю, выходит, писатель? – удивился Петр Матвеевич, глядя на вывеску при въезде в Дом творчества «Переделкино».

– Не похож?

– Не очень. Молодой еще. А про что пишешь?

– Про жизнь.

– Правильно! Вот ты про нас и напиши! А то про космонавтов, разведчиков, строителей разных там БАМов, пионеров-героев все пишут и пишут, а про нас, тех, кто в вашем дерьме валандается, слушай, я нигде еще не читал – ни в газетах, ни в книгах.

– Попробую… – вяло пообещал я, отдавая пятерку. – Нормально?

– Заподлицо! – ответил он. – Ну, писатель, будь здоров!

«Пазик» развернулся и уехал, мелькнув трафаретом «Москанализация». Я смотрел ему вслед, не подозревая, что через три-четыре года все в литературе переменится до неузнаваемости. Всевозможные нечистоты и фекальные отбросы жизни станут главными темами изящной некогда словесности. Мат-перемат из подворотен и пивных могучим потоком возмутит чистые воды советской литературы. Бомжи, извращенцы, наркоманы, урки, душегубы, психи заполонят повести и рассказы. Горемыки, запутавшиеся в половой и национальной самоидентификации, густо заселят киноэкран, телевизор и сцену. Безутешный еврей-отказник, сидящий на чемодане и клянущий «красный Египет» в ожидании разрешения на выезд, станет главным страдальцем отечественной литературы. Со страниц многотомных «архипелагов» 50 миллионов зэков, сидящих за колоски и анекдоты, будут из-за колючей проволоки взывать о справедливости…